Тут я окончательно лишилась дара речи. Даже в самом кошмарном сне подобное не приходило мне в голову.
— Вижу, я ошеломила вас, но здесь я могла бы вас защитить. Эти стены толстые и высокие и умеют хранить тайны. Вы измените имя и навсегда умрете для внешнего мира. Вы не замужем, и, насколько мне известно, у вас нет детей. Так что ничто не мешает вам сделать это.
Я была подавлена. Слишком много всего обрушилось на меня.
— Я не могу понять, достопочтенная матушка, почему мне должна потребоваться особая защита. Собственно, я хотела бы жить дальше так, как жила прежде — камеристкой мадам дю Плесси, и остаться крестьянской дочерью Бабетты и Жака Берто, как и записано в церковной книге в Планси. Я не хочу ничего менять.
— Думаю, вам будет очень трудно, — настойчиво возразила игуменья. — Не нужно быть пророком, чтобы знать, что Францию и монархию ждут не лучшие времена. Теперешний король, мой племянник, слишком слаб, а его избалованная жена не очень умна.
— Я полагаю, — тут монахиня впервые за нашу беседу повысила голос, — что сильная буря снесет королевский дом Бурбонов. Конечно, пройдут еще годы, но падение это неизбежно. А вы имеете к нему прямое отношение, дитя мое. Поэтому вам тоже грозит опасность погибнуть в водовороте событий. Вот я и предлагаю вам убежище здесь, сестра, потому что не думаю, что они отважатся осквернить монастырь. Хотя и в этом я уже не уверена.
Глава двадцать четвертая
Памятный день. Но я решила не уступать. Если кто-нибудь захочет снова указать мне на сходство с моей племянницей мадам Елизаветой, я прикинусь дурочкой.
Я была убеждена: если и пойдут разговоры, то потом стихнут и придворные найдут себе новый повод для сплетен. Со временем меня просто забудут и станут уделять мне внимания не больше, чем привычной мебели, которая всегда стоит на своем месте.
К тому же я ни в коем случае не хотела действовать против воли Бабетты. Нельзя было напоминать ей об Оленьем парке. Пусть она живет, как и хотела, с Эмилем и своими детьми. И я не собиралась становиться невестой Христовой, даже приобретая при этом права королевской дочери и защиту игуменьи.
— Мадам, меня волнует еще один вопрос, — обратилась я к своей госпоже, когда мы снова оказались во дворце. — Как могла моя мать допустить, чтобы я отправилась ко двору того человека, которого она так презирала?
— Людовик Пятнадцатый был уже стар и полностью слушался свою тогдашнюю любовницу мадам Дюбарри. Олений парк со смертью де Помпадур перестал действовать. В Версале вашей добродетели со стороны короля ничего не грозило — а вот если бы дома остались, то там действительно таилась угроза со стороны вашего дяди Эмиля, как вы, вероятно, еще помните. Причем как для вас, так и для нее. Кроме того, — добавила, улыбаясь, мадам Франсина, — я ведь обещала вашей маме присматривать за вами.
С 1777 по 1781 год министром финансов Франции был женевский финансист Жак Неккер. Он знал, как стать любимцем народа; да и дворянства тоже. По возможности нужно было избегать его и не задевать.
Многие полагали, что и он тоже не справится с нехваткой финансов. Но месье Неккер умело скрывал свое незнание, просто приукрашивая цифры. Так ему удалось на протяжении нескольких лет вызывать восхищение народа, пока, наконец, министр месье Морепа не принудил его к отставке. Но прежде это должен был подтвердить король, и Людовик долгое время не мог решиться, так как знал, насколько непопулярным могло бы стать такое решение.
Лишь немногие заметили, что швейцарец ловко скрывал постоянный дефицит финансов. Королеве, напротив, дали кличку «Мадам Дефицит». Только после долгого колебания Людовик подписал приказ об отстранении Неккера.
В мае следующего года к нам с государственным визитом из России прибыл сын и наследник царицы Екатерины с супругой. У великого князя было широкое лицо татарина, но манеры и острый ум парижанина. Никто и не подумал бы, что позже он сойдет с ума.
Его жена была крупная полная немецкая принцесса, очень образованная. Оба пробыли здесь целый месяц.
— Сначала при известии о таком высоком визите королева испугалась, но потом решила ввести царевича и его супругу в круг своих близких друзей, — рассказывала моя госпожа, пока я протирала ей лицо розовой водой. — Немка все время была неизменно вежлива, но царевич, напившись, иногда забывал свою роль. Однажды он со слезами поведал королеве, какая на самом деле тиранша его мать Екатерина, которую называют Великой, и какое удовольствие ей доставляет унижать своего сына.
Марии-Антуанетте часто доводилось слышать:
— Мадам, вам обязательно нужно послушать «Фигаро» месье Бомарше.
Это пробуждало в ней любопытство. Мадам де Ламбаль вызвалась пригласить поэта в свой дом в Париже. Архиепископ Тулузский, очень хороший друг вышеназванной, настоятельно это советовал:
— Его пьесу запретила королевская цензура; она, может быть, и низвергает власть, но невероятно остроумна.
Царевичу с супругой «Фигаро» была очень любопытна, поэтому господина де Бомарше пригласили.
Едкая насмешка этой драмы была принята восторженно. Месье Бомарше окутал все, что парализовало Францию, в одежды сатиры, и все извлекавшие выгоду из прогнившей системы заходились в восторге. Наконец-то появился тот, который отважился поднести к их глазам зеркало. В заключение экзотического визита из России в парке Малого Трианона состоялся ночной праздник. Даже Людовик XVI оставался до конца, потому что так хорошо он еще никогда не развлекался.
Тут Мария-Антуанетта заметила пару красных чулок. Икры их носителя были крепкие, и хотя мужчина закутался в длинный темный плащ, под широкими полями шляпы она отчетливо разглядела широкое лицо кардинала де Рогана, великого сборщика милостыни Франции.
Это безмерно рассердило Марию-Антуанетту. Уже будучи в своей спальне, она резко сказала королю:
— Сир, я возмущена. Как отважился этот человек без приглашения появляться на частном празднике?
Мадам Кампан услышала, что король в ответ только рассмеялся. Он не разделял неприязни своей супруги к князьям церкви.
Во дворце де Рогану сообщили о визите его старой знакомой графини де ла Мотт-Валуа. Несколько лет назад у кардинала была связь с молодой женщиной, и теперь она утверждала, что является хорошей подругой королевы и пользуется ее полным доверием. Этим и вознамерился воспользоваться церковник. То, что он тем самым станет виновником крупнейшего скандала при французском дворе — как виновный и жертва одновременно, — он и не мог подозревать.
Прошло лето, и осенью 1782 года страну потряс скандал, имевший далекоидущие последствия. Принц Гемен, супруг воспитательницы дофина, объявил, что разорен. Ему предъявили претензии более трех тысяч кредиторов; моя госпожа тоже была в числе обманутых. Она, как и многие другие, охотно помогала ему во «временных трудностях». Ведь месье де Гемен тогда был кредитоспособен, но теперь от его огромного состояния не осталось ни одного су.
