Он был единственным аристократом, которого позже радикалы терпели в своих рядах.
— Ах, смотри, Жюльенна, дорогая, что снова написал мой кузен де Сад! — вскричала мадам Франсина, потрясая провокационным листком «Ami du Peuple».
[39]
«Французы, соотечественники, сограждане. Если вы хотите и дальше ходить под игом, терпеть тиранию и деспотизм церковников, тогда вы недостойны быть гражданами свободного и социального государства, а должны и дальше всю свою жизнь прислуживать, глупеть и деградировать, пока не превратитесь в животных…».
Так как господин де Сад никогда не стеснялся в выражениях, то позже он сочинил злобное стихотворение о Жозефине Богарне и месье Баррасе. Наполеон Бонапарт признавал в нем опасного политического противника. Он догадывался, что де Сад, зло высмеивая Жозефину, собственно целился в него. Наполеон предоставил благородному упрямцу возможность подумать о том, насколько опасно компрометировать жену императора. Тема стихотворения, кстати, была невыдуманной.
И Наполеон I нашел гениальное решение. Он объявил маркиза душевнобольным и запер в сумасшедший дом в Шарантоне,
[40] где тот и оставался до самой своей смерти, а его романы запретил якобы как опасные для нравственности нации. Это и на самом деле, наверное, было единственной возможностью избавиться от де Сада. Как сумасшедшего его не нужно было больше воспринимать всерьез, а император избавился от очень опасного республиканца.
Глава тридцать восьмая
В начале мая 1787 года я вернулась ко двору, меня бурно приветствовали мадам Франсина, демуазель Элен и слуги. Но особенно радовался Жюльен, который теперь стал отцом. Он обещал в следующий раз поехать со мной в Планси и передать приемным родителям его ребенка приличную сумму денег.
Маленькая Софи, младший ребенок королевской четы, находилась между жизнью и смертью. 19 июня того же года угасла последняя надежда. Глубоко опечаленная королева удалилась со своим супругом и его сестрой в замок Трианон, чтобы скорбеть.
Но и здоровье старшего сына давало повод для беспокойства. Дофин постоянно болел, а искривление позвоночника мешало мальчику играть и баловаться подобно любому нормальному ребенку. Его худенькие ножки с каждым днем все слабели, чаще всего он сидел или лежал на диване, опершись на многочисленные пуховые подушки.
После рождения сына мой аппетит к «любви» возрос и, не желая сделать больно моему любимому Жюльену, я стала приглядываться к другим мужчинам в поисках нового любовника. Об одном юном конюшем его величества рассказывали настоящие чудеса — я имею в виду, что он мог осчастливить любую женщину.
Мне удалось без труда привлечь его внимание. Материнство сделало меня привлекательнее. Молодой человек, его звали Гастон, принципиально совершал совокупление а tergo, так, как это происходит у животных.
Это казалось несколько странно, но в том имелись и свои преимущества. Лицом он был отнюдь не Аполлон, но если не видеть этого и получать неземное удовольствие, можно представить, будто ты предаешься любви со своим любимым.
Мы всегда договаривались о встречах в потаенных местах; мой любимый Жюльен не должен был пострадать ни в коем случае — я ведь только хотела утолить плотское желание.
И это было истинное наслаждение.
— Каждый может видеть, о чем ты сейчас думаешь, — восхищенно хихикала я, когда он хватал меня за руку и прижимал к себе. То, что скрывала грубая ткань его брюк, казалось многообещающим, и я едва могла дождаться, когда почувствую Гастона в себе. Он и в самом деле был сложен как бог и когда он проникал в меня, у меня перехватывало дух.
Любое его прикосновение распаляло во мне желание.
Одна служанка постарше говорила, что после ночи любви с Гастоном ее уже ничем не удивишь.
После каждого свидания с ним я пребывала на седьмом небе от счастья и уже страстно ждала следующей встречи, которая, как правило, не заставляла себя долго ждать. У каждой женщины хоть раз в жизни должен быть такой любовник.
Монархия переживала кризис, и король был не в состоянии противиться этому. Людовик выглядел как кролик перед змеей: онемевший от страха, нерешительный более чем когда-либо. Потом он обратился к своей супруге за советом и помощью.
Но сейчас необходимо было другое. С недавних пор снова хлынул настоящий поток памфлетов. Мадам Аделаида, злобная старая дева, которая тем временем удалилась со своей сестрой Викторией в замок Бельвью, получала особое удовольствие, собирая все оскорбления в адрес Марии-Антуанетты, чтобы потом распространять их при дворе. Аделаида лицемерно утверждала:
— Я считаю своим христианским долгом информировать королеву обо всех слухах. Она имеет право знать.
Брата Людовика, графа де Прованса, это также развлекало. С неимоверной помпой он проделал путешествие через всю Францию и велел подданным своего брата-короля приветствовать его так, будто он был монархом.
Сгоряча моя госпожа швырнула в угол парчовую подушку.
— Эти паразиты теперь вспоминают королеве фривольные праздники, на которых, впрочем, господин де Прованс сам часто присутствовал. Миленькие родственники, ничего не скажешь.
Королева уволила больше половины своих слуг; теперь их осталось около двухсот. Продала еще два замка: замок ла Мюэт и замок Шуази. Уже давно при дворе не устраивали балов и азартных игр.
Несмотря на это, граф Мерси вынужден был докладывать своему императору:
— Их королевские величества уже не знают, как им покрывать даже самые маленькие расходы.
— При всем желании, — жаловалась королева, — я не знаю, от чего еще отказаться. Неужели король должен жить скромнее, чем его подданные?
Глава тридцать девятая
Когда я была дома в Планси, перед родами, я, конечно, спросила об отпрыске Дантона Жорже.
— Его дед, Пьер Дантон, действительно еще раз женился, старый дурак, — рассказал мой отчим Эмиль, насмешливо улыбаясь. — Ему уже за восемьдесят, а его новой жене около сорока. Он уже почти ничего не видит и еле ходит, а во всем остальном, кажется, у него все еще в порядке.
И Бабетта, с недавних пор ставшая благодаря мне бабушкой, хихикая, добавила:
— Дантон все еще чувствует себя как молодой бычок. Так он сам говорит. Замечает ли это его жена, я не знаю, но от старого козла всего можно ждать.
— А что слышно о Жаке-Жорже, его внуке? — полюбопытствовала я.
— Его почти не видно; он теперь такой занятой человек, — возразил Эмиль. — Его дед с гордостью рассказывал, что он получил диплом Licence en Droit
[41] в Париже. Но этого ему показалось мало. Он посещал университет в Реймсе, а теперь стал настоящим адвокатом, одним из шестисот в Париже.
