Мария-Антуанетта поддерживала их:
— Народу, каким бы умным он себя ни считал, недостает необходимой мудрости, чтобы делать нужные выводы. Им должны руководить лица, которым такое понимание даровано Богом.
Но Людовик доверял швейцарцу и предоставлял ему принимать все решения. Кроме того, он говорил:
— Народ любит меня, своего Богом дарованного им короля.
Слева от Людовика сидела королева. Теперь при ярком солнце, на воздухе, Мария-Антуанетта, хотя и хорошо выглядевшая, показалась мне очень постаревшей.
Ее некогда такие пышные волосы заметно поредели, и на висках виднелись седые пряди. И ее кожа утратила юношескую упругость.
В этот миг, увидев ее отмеченное заботами лицо, я впервые осознала, что ей тридцать четыре года, и она всего на два года старше меня. В моих глазах она до сих пор оставалась молодой королевой, танцевавшей ночи напролет, которая устраивала праздники, придумывала шутки с переодеваниями, развлекалась в театре, сама пела на сцене и в своей миниатюрной деревне играла со своими хорошенькими овечками.
В последние годы часть задач по управлению, которые, собственно, должен был бы взять на себя ее супруг, повисла на ней.
— Королева, работает много и ничего не добивается, — решила моя госпожа. Даже самое разумное предложение, которое сделала Мария-Антуанетта, Людовик отверг. Она была за то, чтобы собрание сословий состоялось не в Париже или его окрестностях, а километрах в тридцати от столицы. Бунтующие столичные жители оказались бы, таким образом, вдали от делегатов и не смогли бы повлиять на них. Король опрометчиво отверг это. Собрание состоялось в Версале, недалеко от дворца.
Для парижан это означало всего несколько часов прогулки пешком; можно было ожидать, что возбужденная толпа одним своим хныканьем будет давить на собрание и выжимать из него согласие.
Высокие господа между тем сели в свои кареты, чтобы проехать мимо собора Святого Людовика. Когда королева проезжала мимо кучки торговок рыбой, как известно, самых горластых в Париже, внезапно раздался вызывающий крик: «Да здравствует герцог Орлеанский!»
Поскольку перед этим было очень тихо, то этот возглас прозвучал особенно громко. Мария-Антуанетта побледнела и схватилась за сердце. Она страдала от удушья, и моя госпожа, сидевшая рядом с ней, немедленно подала ей флакончик с нюхательной солью. Приступ сразу прошел.
Вместе с другими членами королевской фамилии Людовик и его супруга заняли свои места в позолоченных и обтянутых бархатом креслах, под красно-фиолетовым балдахином. Издали королева в своем синем шелковом платье с серебряными нитями и с волосами, в которые ее личный парикмахер вплел цветы и жемчуг, выглядела сказочно прекрасной.
Глава пятьдесят четвертая
Следующим делом стало найти подходящий зал, в котором могло бы заседать большое число депутатов. Наконец его нашли в Salle de Menus Plaisirs.
[52]
Делегаты промаршировали под барабанный бой и звуки рожков в зал. Аристократы заняли свои места по левую сторону, клир — по правую сторону от трона; третье сословие разместилось в том конце зала, который был напротив трона и, значит, короля.
Балконы, предусмотренные для публики, быстро заполнялись. Вначале предстояли приветственные речи короля и Жака Неккера. Все напряженно ожидали. Ведь речь шла о преобразовании нашего правительства.
Когда стало известно, что первым пунктом повестки дня будет составление списка присутствующих, напряжение быстро спало. Этот процесс длился часами.
К полудню в зале появился король с Марией-Антуанеттой, и присутствующие снова оживились.
Для этого случая Людовик надел вышитый и украшенный бриллиантами наряд. При всей своей полноте выглядел он импозантно. Его супруга, напротив, была прекрасна в своей затканной серебром мантии, фиолетовой накидке и с бриллиантовым обручем, поддерживающем ее высокую прическу. Чтобы прическа выглядела более пышной, парикмахер вплел фальшивые волосы.
Едва королевская семья вошла в огромный зал, делегаты поднялись и браво прокричали: «Да здравствует король!»
Потом все снова уселись и стали слушать речь своего монарха.
Он говорил довольно сухо, потому что по натуре был не очень щедр на слова, но то, что он сказал, шло от сердца, и он так искренне считал. Много раз за его сравнительно короткую речь раздавались горячие аплодисменты.
— День, которого ждало мое сердце, наконец наступил, и я нахожусь среди представителей нации, которой правлю с гордостью. Моя власть значительна, — говорил король, — но и власть моих подданных тоже. У меня самые честные намерения, и моя любовь к моему народу не знает границ.
Закончив речь, король опустился на трон, и месье Неккер начал свою преждевременно расхваленную речь.
Все слушатели машинально наклонились вперед, чтобы не упустить ни слова великого человека. Но уже через короткое время разочарование победило.
«Финансовый волшебник» ни словом не обмолвился о необходимой реформе и только излагал то, что все и так знали. Все длилось более двух часов и оказалось пустой тратой времени.
На лице Марии-Антуанетты застыла маска. Я думаю, мыслями она была со своим больным сыном. Королева считала себя приговоренной сидеть тут часами, в то время как она хотела быть только у постели своего страдающего ребенка.
Мальчик, достойный сожаления, лежал при смерти. Примечательно, что он отвернулся от своей матери.
— От такого недружелюбного поведения своего старшего сына Мария-Антуанетта ужасно страдает, — рассказывала мадам дю Плесси другим придворным дамам. Дофин обычно натягивал на голову одеяло, чтобы не слышать голоса матери.
Откуда взялась такая перемена в отношении мальчика, можно было лишь догадываться. Возможно, настроенные против королевы слуги объяснили ему, что его горячо любимая мать на самом деле его не любит. Она совершенно однозначно предпочитает ему своего второго сына, здорового и крепкого маленького герцога Нормандского. Бедный ребенок, должно быть, ужасно страдал от этой мнимой холодности.
Однажды, когда Мария-Антуанетта хотела принести своему смертельно больному сыну сладости, гувернантки отказались впустить ее под лживым предлогом, будто дофин не хочет больше принимать королеву. Хотя мальчик страстно ждал прихода матери и был глубоко разочарован, когда она не пришла. Тогда ему показалось, что это только подтверждает, насколько он безразличен королеве.
Моя госпожа в этот день болела и лежала в постели. На следующий день, узнав о бессердечном поведении воспитательниц, она рассвирепела и обрушила на них настоящий гнев. Но вред уже был нанесен непоправимый.
Оба родителя часто бывали теперь в Медоне, где находился их больной ребенок. Людовик даже отказался от охоты, чтобы быть с сыном. День ото дня ему становилось все хуже: его деформированная грудная клетка давила на легкие и сердце. Беспомощные врачи могли заглушить боли ребенка только с помощью сильных снотворных. Дофин дремал, а Людовик с Марией-Антуанеттой сидели, глубоко опечаленные, у его постели. Мадам Франсина страдала вместе с королевой.
