Речь матушки Брассенс имела оглушительный успех.
«Привилегии верхнего сословия клеймят все более ядовито, критика правящего класса с каждым днем становится все жестче», — писал граф Мерси своему императору в Вену. Тот был крайне озабочен беспорядками у своих союзников.
Так как никто не останавливал их — ни жандармы, ни солдаты, — бунтовщики наглели.
Дерзкие крики: «Долой богатых», «Наконец свободу всем», «Мы требуем демократии» действительно уже нельзя было не услышать.
Жак Неккер надеялся, что солдаты смогут гарантировать порядок в стране. В то же время он боялся братания солдат с мятежниками. Семена возмущения уже пустили ростки и укоренились в умах и сердцах людей.
Большинство солдат хотя и оставались лояльными, потеряли уверенность; они чувствовали, что теперешнее правительство обречено. Жюльен тоже лишился иллюзий относительно Людовика и его министров.
— Я никогда не покину свой пост, — сказал он, — но я безмерно разочарован в короле, который поджимает хвост, когда становится опасно.
Некоторые из его товарищей смотрели на это по-другому и свой выбор уже сделали. Они просто незаметно исчезли и как бы сами отпустили себя в свои деревни.
Глава пятьдесят шестая
С августа 1788 года денег для военных не было: закрыли военную академию в Париже. И на ее открытие больше не рассчитывали; весь инвентарь академии пустили с молотка.
В Париже до сих пор находилась лишь французская гвардия; это было всего три тысячи шестьсот человек — слишком мало в случае серьезных столкновений.
Месье Неккер собирался увеличить этот полк за счет парижских жандармов и дополнительных полков из прилегающих населенных пунктов, чтобы справиться с беспорядками в столице.
Но «республиканская зараза» уже распространилась. Происходили такие вещи, которые прежде в войсках были бы немыслимы. Среди рядовых солдат очень часто бывали случаи неповиновения, и офицеры открыто признавали, что не рассчитывают на лояльность своих людей в случае необходимости. Даже строгие наказания не могли вынудить солдат выполнять приказы.
10 июня «Простые» третьего сословия вынуждали депутатов от дворянства и духовенства присоединиться к большинству. Это означало бы, что они вынуждены будут отказаться от своей самостоятельности, чтобы продемонстрировать всему миру свое единство. Само собой разумеется, это дерзкое требование вызвало бурные дебаты, но после пяти дней многих делегатов от духовенства «Простым» действительно удалось переубедить. А вот дворянство, напротив, категорически отклонило это предложение.
Но количество «Простых» теперь заметно увеличилось; и они снова изменили свое название. Они теперь именовали себя «Национальным собранием» и дерзко заявляли: «Все прежние налоги с данного момента незаконны».
Королева, ее деверь д'Артуа, а также опытный дипломат Мерси чуть не на коленях заклинали Людовика наконец вмешаться, но его величество не видел в этом необходимости.
Мерси выступал за немедленный роспуск Генеральных штатов:
— Сила — единственное средство для спасения монархии.
— Двадцать третьего июня я сам выступлю перед депутатами и изложу им собственную программу реформ. Я уверен, ее одобрят все, и любое неподчинение станет невозможным, — высокомерно заявил Людовик и наивно добавил: — Если народ поймет, что им управляют по умным законам мудрых государей, угаснет всякое желание к сопротивлению.
Утром 23 июня делегатов удивили сообщением, что король не приедет. Им не разрешили даже войти в зал собрания. У дверей стояли солдаты. Делегаты переполошились. Противники короля сразу почуяли измену. После короткого совещания господа удалились в близлежащий дом, так называемый «Бальный дом».
Там они пришли к следующему соглашению:
— Мы разойдемся лишь тогда, когда нам удастся, с согласия монарха или без него, создать конституцию на солидной и справедливой основе.
Это памятное для Франции событие позже было названо «Клятва в Бальном доме». Постановление в случае необходимости добиться принятия конституции и против выраженной воли короля особенно заставило говорить о себе.
В тот же день Неккер покинул свой пост. Как и ожидалось, это вызвало бурные протесты. Национальное собрание разрасталось, так как другие ренегаты
[54] из духовенства и даже некоторые из дворянства вступали в него.
Но самым горьким было то, что целые роты французской гвардии отказывались подчиняться.
Это уже и для терпеливого Людовика было слишком, и он собрал вокруг Парижа войска, по большей части иностранные полки, которым он доверял больше.
Так как крики протеста против отставки Неккера не стихали, то Людовик и Мария-Антуанетта попросили банкира снова занять пост. После нескольких дней «тщательного взвешивания» месье Неккер заявил, что готов вернуться.
Но если кто-нибудь думал, будто это усмирит буянов, то он ошибался. Они теперь самым грубым образом оскорбляли тех, кто еще не присоединился к Национальному собранию. Главным образом это были дворяне и высшее духовенство.
Седовласый архиепископ Парижский отважился резко критиковать «Простых», и поэтому его разъяренная толпа едва не забросала камнями. Это происшествие и за пределами Франции наделало большой шум.
Аксель фон Ферзен поспешил успокоить своего государя в Швеции:
— Предводителями смутьянов были три или четыре сумасшедших.
— Ну, это было смело сказано, — горько засмеялась мадам Франсина. — Или добрый человек поверил лживой информации.
На самом деле на улицах Парижа собирались толпы, которыми никто не руководил. Они грязно ругались и оскорбляли членов правительства, королеву и дворянство; при этом чернь выкрикивала лозунги о свободе.
Так мне рассказал папаша Сигонье. Маленький, сгорбленный человек все пережил сам:
— Безопасности ради я забаррикадировал дом, когда услышал, как ревут эти канальи.
Людовику стало неуютно, и он усилил уже подтянутые к Парижу войска, а вокруг Версаля, особенно ненавидимого народом, он выставил еще больше солдат.
На это у монарха были все основания, так как из-за ежедневной резни войска заметно поредели. Количество солдат в настоящее время еще было бы в состоянии защитить двор и его обитателей от непредсказуемой толпы, так по крайней мере утверждал Жюльен, но я в этом не была уверена.
Признаюсь, меня не раз посещало противное чувство, когда я слышала, как взбешенные демонстранты выкрикивают свои лозунги. Я серьезно задумывалась о том, в каком укромном уголке я смогла бы спрятать мадам Франсину, демуазель Элен, другую прислугу моей госпожи и укрыться сама, если дело примет серьезный оборот.
