Во вновь образованном Национальном собрании король видел шанс снова обрести контроль над ситуацией. Он теперь сам требовал от первого и второго сословий присоединиться к «Простым».
Мадам дю Плесси не сомневалась, что его величество в отчаянии: Людовик XVI больше не видел другого выхода.
— Теперь уже невозможно повернуть назад, — утверждал и папаша Сигонье.
Народ теперь был доволен и с восторгом принял решение короля. Его приветствовали, но у Марии-Антуанетты случился нервный срыв. Королева рыдала и ругала своего супруга, чего никогда прежде не делала.
— Сир, вы дилетант-мечтатель и далекий от мира фантазер, который совсем не замечает, что Филипп Орлеанский подкупает голодающих в предместьях Парижа, чтобы они бунтовали. Вы разве не видите, что Жак Неккер хочет выставить вас как нерешительного человека, а самому править народом? Где гордость французских королей? Вы действительно хотите сдаться без борьбы, потому что так удобнее? — И она снова закричала на короля: — Нужна кровавая баня, чтобы напугать их. Это научит бунтовщиков, что нельзя противостоять Богом избранному монарху. В то же время вам нужно разогнать Национальное собрание и отправить к черту его членов. Вы должны быть непреклонным и самых противных делегатов обезглавить.
Я и другие придворные дамы растерянно смотрели на нее. Но королева не унималась:
— Тому, кто заговорит о господстве народа, нужно заткнуть глотку, а если в парижских пригородах не наступит спокойствие, нужно их просто сжечь. Что с того, если пара крыс при этом поджарится? — Мария-Антуанетта была как безумная.
— Уже давно от летаргии ее супруга в ней все кипит, теперь она просто не сдержалась и высказала свое мнение, — позже сказала моя госпожа.
— Она вела себя как безумная, — поддержала ее мадам Кампан. В заключение она уже не могла говорить, только беспомощно всхлипывала: — Ваш брат, сир, готовится бежать, и он прав.
Но короля ее упреки не трогали. Его величество принимал бешенство своей супруги почти со скукой.
— Вы распустились, мадам. Соберитесь, пожалуйста, — вот все, что пришло ему на ум. Он был только готов призвать в Париж дополнительно двенадцать тысяч солдат.
Король оставался при своем мнении:
— Есть священная связь между народом и его сувереном; милостью Божьей право и порядок снова вернутся. Когда все успокоится, можно будет подумать и о реформах.
— И он будет бросать их благодарному народу по кусочку как доказательство королевской милости, — несколько утрированно сформулировал папаша Сигонье. — Король не замечает при этом одну маленькую деталь: все это можно было бы сделать, пока народ верил в Божью милость и священную связь между подданными и монархами. Но просвещение растоптало его расчеты.
В «Друге народа» можно было прочитать:
«Глупый и незнающий народ сделал существенный шаг вперед. Он больше не хочет, чтобы его бессовестно эксплуатировали. Почему это должна быть воля Божья, что одни все захватывают себе, а у других ничего нет и они должны позволить попам кормить себя обещаниями на будущее?»
«Как бы часто ни читал монарх историю Карла Первого Английского, он был не способен извлечь для себя разумные выводы из этого чтения о казненном короле», — писала позже в своих воспоминаниях мадам Кампан.
Глава пятьдесят седьмая
И снова голодающие стояли в длинных очередях у булочных и возвращались домой с пустыми руками к своим плачущим детям. Муки, из которой пекари могли бы печь хлеб, не было.
— Я каждый день вижу согнувшихся от скорби мужчин и женщин, когда они снова бредут в свои норы ни с чем и плачут от отчаяния, — сказал папаша Сигонье. — Время от времени им удается купить за большие деньги краюху черствого или кусок заплесневелого хлеба. Пекари пекут его из темной муки и непонятно чего еще. Для людей это несъедобно. Я даже своих лошадей этим кормить не стал бы.
При дворе, однако, ничего этого не замечали. Здесь в избытке был хлеб из лучшей пшеничной муки. Придворные дамы кормили им своих собачек и кошек.
Я сама видела, как у пекарен доходило до настоящих потасовок: тому, кому удалось получить каравай хлеба, грозила опасность, что его вырвут у него из рук. Продуктовые лавки были разграблены и опустошены; поденщики и ремесленники, обычно люди мирные, превращались в непредсказуемых драчунов.
В газетах писали, что бедняки обезумели с голоду, будто бы сами себя резали или выкапывали только что похороненных и поедали их. Известие об одном особенно жестоком случае безумия на почве голода с быстротой молнии донеслось и до Версаля.
Молодая вдова лет тридцати, муж которой, поденщик в дубильне, умер от заражения крови, осталась одна с шестью детьми.
Отпрыски были в возрасте от десяти месяцев до тринадцати лет. В предместье Сент-Антуан, где жила женщина, соседям бросилось в глаза, что из ее комнат каждый день пахнет тушеным или жареным. Мать и дети выглядели сытыми. Правда, старший сын после погребения отца пропал. На вопросы соседей вдова заявила: «Жана я отправила к родственникам в деревню. Пусть они его кормят».
Это прозвучало убедительно.
Через некоторое время исчезла одиннадцатилетняя дочь, и женщина жаловалась:
— Моя Мирель рано созрела, она уже интересовалась мужчинами. Наглая шлюха смылась. Я думаю, она занимается проституцией на Иль-де-ла Сите, где ошиваются совсем молоденькие. Ну по крайней мере с голоду не умрет.
Соседи согласно кивали:
— Да-да, эта Мирель, такая.
Женщине не нужно было зарабатывать деньги, и остальных детей она не посылала попрошайничать, как делало большинство бедняков. И еще на стол она накрывала каждый день, судя по запахам, доносившимся из окна ее кухни.
В один прекрасный день исчез восьмилетний сын. Мать рассказала, будто брат ее покойного мужа заявил, что готов взять к себе мальчика. Одной знакомой это показалось странным.
— Твой муж ведь всегда говорил, что у него нет ни братьев, ни сестер.
Но, не теряя присутствия духа, вдова поправилась:
— Извини, я просто оговорилась. Дядя моего Гастона взял его, а не его брат.
Через неделю после этого один жилец застал женщину, когда она хотела спрятать среди прочего мусора кучу окровавленной одежды, и потребовал объяснений.
— Представь себе, Луиза, эта глупышка, свалилась с лестницы и сильно ударилась головой. Крови было — как от забитой свиньи. Все пропало, так что я теперь выбрасываю ее вещи.
К несчастью для женщины, мужчина оказался не дурак.
При таком падении ребенок кричал бы и плакал, так что все жильцы дома услышали бы. И какая бедная вдова стала бы выбрасывать одежду, а не постирала бы ее? Кроме того, он знал, что Луизе было всего два года, а он видел, что одежда принадлежала ребенку гораздо старше.
