Британец, к сожалению, оказался прав со своим мрачным прогнозом.
Д'Артуа считал Людовика XVI слишком глупым, чтобы выбраться из такого тяжелого положения. Мадам дю Плесси присутствовала при его прощании с королем.
— Сир, — сказал принц, — я больше не верю, что вы поумнеете и прикажете своей армии стрелять по проклятым бунтовщикам. Для меня и моей семьи, о которой я должен заботиться, отъезд — единственная гарантия того, что династия Бурбонов выживет.
С этими горькими словами он попрощался со своим братом, своей невесткой и остальными членами королевской семьи.
Его примеру последовали и другие: принц Конде, граф и графиня де Полиньяк. Последнее особенно огорчило королеву, чьей самой любимой подругой всегда была Иоланда де Полиньяк. И аббат Вермон, спутник Марии-Антуанетты на протяжении многих лет, покинул свою родину.
Многие последовали их примеру. Но даже те, кто сразу не покинул страну, готовились к внезапному отъезду, если дела пойдут еще хуже.
И разве можно было осуждать их?
Вскоре в Версаль пришло ужасное сообщение, будто около сотни тысяч бунтовщиков, вооруженных пушками, уже на подходе ко двору.
В многочисленных внутренних дворах дворца собирались люди, громко выкрикивали оскорбления королеве и требовали, чтобы королевская семья с детьми показалась на балконе.
— Покажитесь! Покажитесь! Или мы штурмом возьмем дворец! — кричала толпа.
Придворные задрожали от страха, когда вскоре на большой балкон отважно вышла Мария-Антуанетта.
Крики толпы становились все истеричнее, и в них уже нельзя было не расслышать угрозу. Теперь они захотели увидеть графиню де Полиньяк.
— Где эта Полиньяк? — вопрошали люди. — Там, где королева, недалеко и эта шлюха.
Другие издевательски выкрикивали:
— Она, должно быть, перепугалась, как кролик, и зарылась в землю. Но мы эту стерву из-под земли достанем.
Мария-Антуанетта вела себя как настоящая королева, представ перед беснующейся толпой вместе со своей семьей. Казалось, она не слышала оскорблений. Через некоторое время она удалилась, а охране дворца удалось вытеснить буянов из Версаля. Толпа удалилась, швыряя камни и выкрикивая протесты.
Король в этот день с самого утра уехал в Национальное собрание и сообщил, что отдал приказ к отступлению войскам, размещенным недалеко от Парижа.
Это было ужасно и совершенно непонятно. Но делегаты, ободренные трусливым поведением Людовика, потребовали еще уступок.
— И это только начало, — заявил королю Жорж Дантон, один из представителей третьего сословия. — Предстоит огромная работа по проведению реформ: цена на хлеб просто неподъемная! — крикнул Дантон своим громовым голосом, и все ему захлопали.
— А пирогов люди, как ни странно, больше не хотят, они ими уже объелись, — это уже сказал Камиль Демулен.
Действующий комитет Национального собрания избрал месье Байи мэром Парижа.
— В его способность осуществить задуманное верят; он считается умным и уравновешенным. Кроме того, его считают нечистым на руку, — засмеялся папаша Сигонье, — а сегодня это кое-что да значит, когда каждый протягивает руку.
Многие делегаты между тем выражали недовольство дерзким своеволием буржуа. В Национальном собрании вынуждены были праздновать взятие Бастилии, но многие считали, что чернь взяла на себя слишком много. Как теперь справиться с этим сбродом, который к тому же вооружен?
Генерала де Лафайета, ветерана и героя Гражданской войны в Америке, назначили комендантом гражданской гвардии, позже названной Национальной гвардией. Месье Мари Жозеф де Мотье маркиз де Лафайет с 1777 года участвовал в борьбе за независимость американцев и существенно способствовал капитуляции британцев.
Но революция еще только начиналась, и Лафайету доверили защищать монархию, Национальное собрание, а также их близких и их собственность, в том случае, если будет еще больше беспорядков.
К монарху относились выжидательно-недоверчиво. Людовик вел себя добродушно до глупости, но уже одно это было достаточной причиной, чтобы относиться к нему с подозрением. О его советчиках, и прежде всего о Марии-Антуанетте, было известно, что она не разделяет его добрую волю.
Глава шестидесятая
Едва младший брат короля покинул страну, как стали известны в высшей степени скандальные подробности, которые разыгрались в комнатах графа д'Артуа. При этом будто бы хозяин дома, его супруга, герцог Орлеанский, его любовница и недавно освобожденный из тюрьмы маркиз де Сад, а также несколько уличных девок и некоторые слуги брата короля участвовали в оргии «древнеримского размаха».
Организовал все это уже известный подобными выходками де Сад. На этот раз его актерами были один восхитительно красивый гермафродит, одна беременная нимфоманка, нервный самец ливретки и палка от метлы. Развлекались до самого утра, а после полуночи к ним будто бы присоединился еще горбатый карлик «с огромным мужским достоинством».
— В четыре утра всё утомились, жертв даже можно было пожалеть: у карлика был смят жезл, гермафродит страдал сердцебиением, у беременной начались схватки, собака исчезла, а сломанная палка от метлы валялась в углу.
Так сообщали слуги из дома д'Артуа, которых не взяли в изгнание господа и которые оказались на улице без работы. За свои авантюрные истории они получали по крайней мере от своих современников немного денег.
Чем чаще рассказывали эту чушь, тем больше становилось число участников. Так постепенно присоединились трое детей, один осел, плетка из крокодиловой кожи, еще одна беременная и великан.
Когда я услышала скандальную сказку в четвертый или пятый раз, оказалось, что карлик выбросил гермафродита из окна, великан задушил детей, маркиз де Сад убил собаку плеткой из крокодиловой кожи, беременные повесились, а невестка короля прогнала осла палкой от метлы.
16 июля, два дня спустя после штурма Бастилии, Людовик пригласил свою супругу Марию-Антуанетту и собрал министров на срочное совещание в свои покои: должна ли остальная королевская семья уехать или остаться в Версале, невзирая на все опасности?
За прошедшие дни королю представили несколько предписаний граждан из столицы и требование поселиться непосредственно в Париже.
— Там место для монарха, а не где-то в стороне, в Версале, — изложил одно из требований посланец. — Только вы, как суверен, можете силой своего авторитета успокоить возбужденную толпу и снова навести порядок.
Это было трудное решение, которое необходимо было принять.
— Если король решит остаться, — объяснила мне мадам дю Плесси, — он окажется в конфронтации с капризными и возбужденными парижанами, что может стоить ему даже жизни. Выберет он бегство — его будут упрекать в трусости. По всей вероятности, такое изгнание продлилось бы всю его жизнь, потому что тогда в стране не найдется ни одного человека, который вступился бы за возвращение монарха с заячьей душой.
