Один из министров Людовика искал выход:
— В старом городе-крепости Метц, примерно в двухстах милях к востоку от Парижа, могли бы отлично спрятаться вы, сир, ваша супруга и ваша семья. Проблема только в том, что путь туда опасен.
Это, к сожалению, являлось чистой правдой. Тем временем искры недовольства уже перекинулись с Парижа на провинциальные города. Нападения простого народа на королевских чиновников были не за горами.
Если бы король решил искать безопасности для себя и своей семьи в Метце, то моя госпожа и я сопровождали бы королеву. Мария-Антуанетта ратовала за бегство в Лотарингию. Уезжать из страны тогда она еще не считала необходимым. Важнее всего было обеспечить безопасность себе и семье.
— В Метце вы, сир, могли бы в спокойной обстановке решить, что хотите делать. Вы не чувствовали бы на себе давления черни, как, к сожалению, здесь, в Версале, — уговаривала его супруга.
— Ну, месье, нам нужно прийти к какому-нибудь решению, — сказал на это король. — Что вы мне советуете? Должен я остаться или ехать в Метц?
Его министры высказались против бегства. Его другой брат, граф Прованский, а также военный министр маршал де Брольи также живо выступали за то, чтобы король остался в Версале.
— Бегство, сир, это трусость, — высказался месье де Прованс, — и недостойно короля.
Марию-Антуанетту никто не поддержал. Ей пришлось бессильно смотреть, как ее муж совершает очередную ошибку.
Она была рассержена и разочарована. Она чувствовала себя преданной. Но она кое-чему научилась. Никогда больше королева публично не укоряла своего мужа, даже если его решения были совсем неразумными.
— Я подчиняюсь вашему решению, сир, — с достоинством сказала она. — Хотя я и остаюсь при мнении, что вы не правы. Я говорю это не только как королева, но и как мать. Я очень сомневаюсь, будто в Версале ничто не угрожает благополучию дофина и его сестер.
Через три года и король понял это. Шведскому посланнику графу Акселю фон Ферзену он доверился:
— Сегодня я сожалею, я последовал плохо продуманному совету моих министров и близорукому мнению моего брата. Тогда ее аргументы показались мне слишком неубедительными, но теперь я лучше послушался бы своей жены и исчез, если бы у меня была такая возможность.
Несмотря на решение Людовика остаться, придворные, каждый сам по себе, готовились к быстрому отъезду. Кроме короля не было больше никого, кто поддавался бы иллюзиям. В любое время чернь из Парижа могла напасть на неукрепленный дворец и вырезать его жильцов вместе с королем.
Папаша Сигонье выразился очень ясно:
— Не знаю, дурак этот король, мученик или то и другое? Почему, черт бы его совсем побрал, он не смывается, пока есть время?
И Мария-Антуанетта хотела, невзирая на решение короля, тоже подготовиться к отъезду. Прежде всего она сложила все свои драгоценности в одну шкатулку.
— Я все равно не смогу в ближайшее время надевать их, — сказала она мадам Франсине, помогавшей ей.
Потом она разобрала свои бумаги. Все, что могло компрометировать ее, она бросила в камин у себя в будуаре.
Траур по кончине своего старшего сына она еще не сняла. К этому присоединилась еще и боль от разлуки со многими хорошими подругами.
— Я не виню своих доверенных людей за отъезд. Из-за чувства ответственности по отношению к своим семьям они поступают правильно, но расставание все-таки доставляет мне боль, — грустно сказала она.
Остались лишь немногие верные Марии-Антуанетте люди, среди них и моя госпожа. Королева знала, что графиня очень преданна ей. Она долго делила с ней радость и горе.
Конечно, и у красивой мадам дю Плесси были толпы поклонников, бывали и любовники, но она имела обыкновение не распространяться о своей личной жизни. И будучи вдовой, она берегла честь имени и с большим уважением отзывалась о своем покойном супруге.
Мария-Антуанетта была чрезвычайно счастлива, что хотя бы мадам Франсина осталась с ней в тревожные дни.
Лично у меня ни на секунду не возникло сомнения, остаться или уехать. Я знала об опасностях, которым подвергаюсь как камеристка аристократки, не говоря уж о моем происхождении, но я не рассталась бы с Франсиной дю Плесси, даже если бы это стоило мне жизни.
— Я буду вас охранять, мадам, — сказала я, — я ведь ловкая и хитрая. В случае необходимости могу прибегнуть к любым средствам, чтобы спасти вас.
Я взяла себе за правило одеваться как простая мещанка: темно-синие или серые платья из простой ткани с более светлой шалью и фартуком. Но я всегда носила длинный острый кинжал на поясе.
Отправляясь по темным коридорам дворца, я снова стала брать с собой дубинку, как в начале моей службы в Версале. До сих пор никто не отважился напасть на меня или на мою госпожу.
Кто бы мог подумать, что однажды мое знакомство с парижскими ворами оправдает себя? «Дядя» Жюльена стал между тем моим хорошим другом; я познакомилась со многими его «двоюродными братьями» и довольно хорошо овладела воровским языком.
Большинство друзей и знакомых папаши Сигонье были цыгане, к тому же были ему очень преданны. Цыгане остаются верными до смерти — так говорят. Кого любил старый мошенник, того любили и они.
Как «баруха» племянника Пьера Лагранжа я в некоторой степени считалась членом его семьи. Тем временем я уже знала, что кто-нибудь из них постоянно находится недалеко от меня, все равно, бродила ли я по парижским улочкам или была занята в Версале.
Во дворце было много цыган среди низшей челяди, но на меня никто больше не нападал. Я находилась под охраной и этим была обязана папаше Сигонье, старому торговцу металлом в шапке из енота. Я надеялась, что защита распространяется и на мою госпожу мадам Франсину.
Глава шестьдесят один
Небо свинцово-серым куполом висело над Иль де ла Сите и Консьержери, бывшим королевским замком.
Я посмотрела на южную сторону острова Сите, соединенного с набережной де Орфевр, но осталась на правом берегу Сены и пошла на мост Понт Нёф, «Новый мост», который, собственно, являлся старейшим мостом в Париже. Он был первым, на котором не строили дома и лавки.
Я смотрела на быстро текущие воды Сены. Неделями шли сильные дожди, и вода в реке сильно поднялась. Потом я пошла по набережной де ла Межиссери. Здесь находился рынок, где продавались мелкие животные — кролики, хомяки, собаки и кошки.
Я хотела присмотреть для моей госпожи забавную кошечку. В клетке на одном прилавке в самом конце улицы я нашла, что искала.
Коко, пуделек мадам Франсины, давно уже отошел в мир иной, а его наследник недавно тоже умер. Я решила, что кошка более домашнее животное, за которым легче ухаживать. Ее не нужно выводить на улицу, она не тявкает и чистенькая. Мне ласковые, игривые и мурлыкающие домашние тигры нравились больше, чем собаки, вечно обнюхивающие друг у друга зады и интересующиеся только совокуплением.
