С моим сыном Жаком, который между тем рос по указанию мадам Франсины в замке Плесси, мне, к сожалению, не удалось установить особенно искренних отношений. Я так и не узнала своего ребенка по-настоящему, и Жак мало что знал обо мне, своей родной матери.
Если срок беременности оказывался слишком большой, то и мадам Дюран категорически отказывалась ее прерывать. В таком случае она была готова найти приемных родителей для малыша. Она давала женщинам советы, как вести себя сразу после полового сношения.
— Сразу после этого обязательно помочитесь, если не хотите забеременеть, и потом немедленно промойте влагалище теплым мыльным раствором, — рекомендовала она своим клиенткам. Она даже изобрела маленький прибор для таких промываний, что-то вроде кувшинчика с мыльной водой, снабженного маленькой трубочкой, который вводился во влагалище, и с маленьким полым мячом, служившим воздушным насосом, чтобы впрыскивать раствор туда, где он окажет свое очищающее действие.
Я знала, что Берта в хороших руках, и покинула ее, направившись на набережную Великого Августина. Издалека я услышала крики и истерические вопли. Я приблизилась к группе и обнаружила, что это падшие женщины, резвящиеся вокруг фонарного столба.
Я бы, может, и повернула назад, но одна баба обнаружила меня и завопила:
— Эй, сестра. Посмотри, как поступает народ с угнетателем.
Я непроизвольно сделала несколько шагов вперед и поняла теперь, что бабы — старые и молодые неряхи, грязные, босые, со спутанными волосами и в разорванных блузках, поднимали вверх за веревку на шее пожилого хорошо одетого, но растерзанного мужчину. Они перекинули веревку через скобу фонаря и завязали на несколько узлов.
У мужчины не было никаких шансов спастись, хотя он изо всех сил противился повешению. В мгновение ока он был вздернут, и бабы отпустили свою жертву.
Так и висел он с отвратительно искаженным лицом, судорожно дергая ногами. Узел веревки был завязан неправильно, и шейные позвонки бедняги сломались не сразу, он задыхался медленно. Он широко разинул рот и глаза, виднелся его распухший язык. Какая-то старуха как безумная била деревяшкой по рту беззащитного висельника и при этом кричала:
— Я тебе зубы выбью, скотина. Жрать тебе ими все равно больше не придется.
Убийцы грубо расхохотались, когда изо рта казненного потекла кровь, а еще одна с рыжими патлами и в рваной юбке заорала:
— Эй, сестры, я слышала, что у повешенных, прежде чем они сдохнут, еще раз встает.
— Сейчас посмотрим, — закричали стоявшие вокруг, делая непристойные движения. Четверо из нерях поймали его болтающиеся ноги и удержали. Толстуха с сальными седыми волосами грубо ухватила мужчину между ног. Страдалец пошевелил окровавленными губами, но было не слышно, что он сказал, так как жаждущие мести бабы подняли ужасный шум.
— Эта свинья изнасиловала не менее ста женщин и девушек. Он просто брал их, даже если это были дети. А раз он богат, то всегда откупался. Но теперь закон в наших руках, — заявила мне молодая женщина с фанатичным выражением лица и замахнулась кинжалом.
Меня затошнило, и я постаралась убраться оттуда как можно быстрее. Один-единственный раз я оглянулась, дабы убедиться, не преследует ли меня какая-нибудь жаждущая мщения сатанинская фурия.
Не менее шестидесяти прохожих наблюдали за незаконной экзекуцией, и никто не вступился, хотя среди зевак были и солдаты.
Призыв a la laterne
[55] раздавался много раз за день. Жертвами всегда были аристократы, всех их уничтожали с чрезвычайной жестокостью.
Глава шестьдесят третья
И в сельской местности слышали о насильственных нападениях. Некоторым землевладельцам крестьяне подпускали красного петуха под крыши замков. Они перерывали крепости, замки и дома богачей в поисках денег и драгоценностей. Прежде всего они искали бумаги, в которых говорилось, что они принадлежали конкретному землевладельцу.
Они сжигали их как символы своего многовекового угнетения. Грабители нередко становились убийцами, особенно если наталкивались на сопротивление.
Потом со всей серьезностью распространились слухи, будто правительство приказало отравить общественные колодцы. Преступление, которое в прежние времена — и также без причины — охотно приписывали евреям.
Где же оно, беззаботное время балов, праздников, оперных постановок, театра, приемов и пышных ужинов? Этот вопрос задавал себе тот, кто приезжал в Версаль и разочарованно видел, что здесь «весело, как в морге», как выражался один британский посланник.
4 августа 1789 года Национальное собрание объявило:
— Все феодальные права отменяются немедленно.
Тем самым было отменено деление общества на сословия.
Все больше аристократов официально отказывались от унаследованных привилегий. В том, что они делали это добровольно, я осмелюсь усомниться.
— Революционеры теперь обрушивают свой гнев на церкви, — возмущалась мадам ла Турнель. — Многие из великолепных соборов с их готическими статуями становятся жертвами жаждущих разрушений примитивных бунтовщиков.
Я поговорила об этом с папашей Сигонье, и он смог объяснить мне причину этого варварства.
— В этом выражается бессильная злоба народа, который чувствует себя брошенным в беде церковью и так же немилосердно угнетаемым ею, как и дворянством.
26 августа 1789 года Национальное собрание издало «Декларацию прав человека и гражданина».
— Это действительно означает конец королевской власти, — сказала мне мадам Франсина, когда мы узнали об этом от одного из ее двух кучеров, человека по имени Лаваль. Он как раз вернулся из столицы, где эта новость была у всех на устах.
Национальное собрание по американскому примеру декларировало неотъемлемые права человека для каждого и политическое равенство и свободу.
— Природа создала всех людей равными и свободными, и сопротивление любому виду угнетения — полное право каждого свободного гражданина, — с наслаждением декламировал Лаваль.
По нему было видно, что ему понравилось услышанное в Париже. И кто бы осудил его за это? Только было глупо с его стороны так самодовольно выступать перед моей госпожой. Я должна была бы подумать о том, что мне в свое время предсказал Жорж Дантон.
— Хорошо, — заметила мадам дю Плесси. — Вы свободный гражданин и можете решать, оставить вам службу или работать моим кучером. Но решайте быстрее.
Нечего и говорить, что застигнутый врасплох Лаваль решил остаться. Бесхозных лакеев, камердинеров, кучеров, слуг и конюхов слонялось множество, так как многие аристократы покинули страну. Так что было бы крайне глупо с его стороны отказаться от надежного места у моей госпожи, потому что становиться солдатом или нищим было не для Лаваля.
