Теперь это стало жилищем Людовика XVI. Не хватало всего.
Моей матери, Эмилю и существенно выросшей за это время куче их детей было лучше. Они жили хотя и в старой крестьянской хибаре, но крыша не протекала, им было тепло, еды достаточно, а постели мягкие. Мародеры их пока не трогали. Признаюсь, что тогда я подумывала, не сбежать ли мне в Планси, оставив этот обезумевший Париж. Но на самом деле мне никогда не хватило бы духу бросить в беде свою госпожу.
Первые дни в Тюильри были сплошным кошмаром. Камины дымили, едкий дым наполнял комнаты.
— От удушья спасает нас только то, что окон или совсем нет или они не закрываются, так что ветер проникает беспрепятственно. — Мадам дю Плесси переносила трудности с мрачным юмором.
Дофин страдал от удушья. Он кашлял, у него началась лихорадка. Мария-Антуанетта с ума сходила от мысли, что может потерять и этого ребенка.
Придворные искали себе места для ночлега: на скамьях, на столах, на куче одежды или прямо на прогнившем полу.
Едва наступил день, мы, как вспугнутые куры, побежали по ледяному влажному зданию с мрачными прихожими и продуваемыми сквозняками коридорами, пытаясь избегать тех комнат, где в выбитые окна дул холодный октябрьский ветер. Для защиты от осенних морозов мы натянули на себя все, что могли.
Уже 8 октября состоялся прием министров иностранных дел остальных европейских стран и Америки. Король явно нервничал — редкость при его обычном спокойствии. Его величество говорил лишь по необходимости, чтобы не показаться невежливым. Было отмечено, что при разговоре королева несколько раз боролась со слезами.
Британский посол правильно оценил обстановку:
— Все обитатели дворца живут в постоянном страхе смерти. Эта мысль терзает их, лишившиеся человеческого облика орды могли бы снова, как в Версале, проникнуть во дворец.
Генерал Лафайет снова лично поручился за безопасность короля и его придворных и отдал приказ гвардейцам охранять все ворота и подходы ко дворцу, но, несмотря на это, никто в Тюильри не чувствовал себя хоть в какой-то мере защищенным.
Я открыто признаюсь, что на улицах Парижа или в доме папаши Сигонье я ощущала себя в тысячу раз спокойнее, чем во дворце.
И установленные во дворах орудия ничего не меняли; уже было известно, что от разбушевавшейся толпы, решившейся на убийство, защиты нет.
— Обитатели Тюильри словно заключенные, — проницательно заметил посол, — ведь они зависят от настроения народа.
Повозки из Версаля прибывали несколько недель подряд. Они привозили мебель, постельное белье, посуду, кухонную утварь, светильники, дрова, одеяла, ковры, гобелены, картины, зеркала, вазы и одежду короля и его придворных.
Вскоре ремесленники начали спешно приводить в порядок здание. Им нужно было ремонтировать наружные стены, перегородки, потолки, полы, перила и ступени; старую краску сдирали и наносили новую.
Восстанавливали лепнину и позолоту, во дворце пахло краской и лаком, и все только мешали рабочим — особенно король, потому что он хотел получить от каждого ремесленника подробные объяснения.
— На каждом шагу спотыкаешься о ведро с краской, — жаловались придворные дамы, которые, приподняв свои пышные юбки, пытались скользить по паркету на «версальский манер».
В конце октября «забрезжил свет». Первыми отремонтировали представительские помещения и роскошно украсили их картинами, гобеленами и гардинами из вытканных золотом тканей. Старые гобелены, пылившиеся до сих пор в ящиках, были вычищены, как полагается, и в свете бесчисленных свечей в хрустальных люстрах выглядели сказочно прекрасными.
Король больше всего радовался своей слесарной мастерской, которую полностью оборудовали в Тюильри.
Покои королевы к началу ремонта выглядели как настоящие руины. Но по окончании всех работ стало видно, что они отделаны с большим вкусом.
— Ремесленники за короткое время совершили чудо, — ликовала моя госпожа, которая также была очень довольна своими апартаментами рядом с помещениями Марии-Антуанетты.
Граф фон Ферзен, впервые попав в Тюильри, был под большим впечатлением.
— Чтобы справиться с задачей, которую он сам себе избрал, месье фон Ферзен отказался от всех своих постов при шведском дворе и все силы отдал, чтобы исполнить желания французской королевской четы, — заявил «двор». На этот раз графа поселили не в покоях Марии-Антуанетты. От отеля до Тюильри он добирался в кратчайшее время.
Король смотрел на Акселя фон Ферзена как на «милого брата и доброжелательного друга, которого рады видеть в любое время». Людовик и позже никогда не показывал, что ему известно об отношениях своей супруги с очаровательным шведом. Ничто не нарушало мир между королевской четой, и ленивому и вялому королю не приходилось думать об удовлетворении своей супруги.
Влюбленным теперь трудно было встречаться, но все при дворе знали, что им это удается. Оставалось только пожелать обоим счастья. «Недолго этому суждено продлиться», — думала я.
У фон Ферзена было множество завистников среди господ при дворе. Один пренебрежительно сказал:
— Его ценность только в том, что он любовник королевы.
Этому придворному позволили вскоре удалиться в его поместья.
— Нет уже никаких правил приличия, — жаловалась мадам дю Плесси, — не существует никакого морального кодекса, никакого уважения к чужой собственности, даже к его жизни.
Граф фон Ферзен ломал себе голову, как бы ему защитить королеву.
Непристойные памфлеты и карикатуры появились снова, в них показывались ее отношения с юными девочками, почти еще детьми. С другой стороны, газеты утверждали, что королева Франции ненасытный монстр, который использует мужчин. И нет никого, кто мог бы прекратить это распутство.
На это я должна сказать, что в те времена мы, конечно, не были ханжами, ни в разговорах на интимные темы, ни в любовных делах. И в этом отношении мы были просвещенными. Целомудрие и супружеская верность мало что значили; сегодня люди уже не так фривольны и либеральны в своих взглядах и в том, что касается супружеских измен. Но непристойные обвинения против королевы превзошли все допустимые пределы.
Глава шестьдесят восьмая
Никто в Тюильри не мог знать, переживет ли он следующий день. Мы слышали о кровавых стычках, насилиях и узнавали об убийствах из мести. 21 октября перед булочной в центре города образовалась толпа. Люди кричали, что пекарь виноват в нехватке хлеба. Естественно, это была чушь. Мужчина провел всю ночь в своей пекарне, но теперь у него кончился запас муки.
Никакие оправдания ему не помогли. Черни нужна была жертва. Пекаря поволокли к Гревской площади, где кровожадная толпа повесила его и потом еще и отрубила голову, насадила на пику и с воплями прошла так по городу.
Это был жуткий ритуал, который совершался много раз в день в разных частях города. У полиции и Национальной гвардии не было никаких шансов против вооруженных парижан, однако они пытались сначала захватывать самых отъявленных нарушителей закона. Но вскоре это оказалось опасным, потому что чернь силой защищала преступников.
