Далее монарх заверил людей, что он «их отец, брат и друг». Его счастье — счастье его подданных.
— Повторите мои слова, идущие от моего сердца, в хижинах бедных! — кричал Людовик заметно взволнованным голосом. — Скажите им, моя любовь всегда с ними, чтобы наблюдать за ними, чтобы любить их и при необходимости умереть за них.
Это была невероятно пылкая речь, и я видела, что у большинства слушателей по лицу текли слезы. Просили, чтобы опустили зонты, чтобы было лучше видно короля, и когда так сделали, все закричали:
— Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствует дофин!
Все было как в старые времена. Это происходило как в сказке.
Королева, на этот раз ей дали хороший совет мадам Кампан и мадам дю Плесси, была с красными, белыми и синими лентами, вплетенными в прическу; она подняла вверх своего сына, маленького герцога Нормандского и дофина Франции, чтобы народ мог его видеть.
Этот здоровый, хорошенький и живой ребенок, о котором многие думали, что его родитель не король, а шведский граф, вызвал у тысяч людей громоподобное ликование, которое перешло почти в экстаз, когда мальчик добродушно помахал рукой восторженным зрителям.
Тут уж все чуть не отбили себе ладони от восторга. Над Марсовым полем разнеслись звуки фанфар, и начался гигантский народный праздник. Солдаты смешались с гражданскими, они подхватывали горожанок, и все танцевали и смеялись от радости.
Крики одобрения и возгласы «Да здравствует король» слышались на всем обратном пути короля в Тюильри. Что думал Людовик на самом деле, об этом он никому не сказал, но Мария-Антуанетта с полным правом оставалась настроена скептически. Королева уже не была больше легковерной: народ Парижа слишком часто ее горько разочаровывал».
Глава семьдесят восьмая
Однажды днем меня позвала к себе мадам Франсина, судя по всему, она была очень взволнованна:
— Представьте себе, Жюльенна, дорогая, пытались убить королеву. В садах обнаружили мужчину, прятавшегося в кустах с заряженным мушкетом, прямо рядом с дорожкой для прогулок, по которой обычно ходит королева. Он коварно высматривал ее.
Мадам дю Плесси задыхалась, так быстро она бежала, чтобы сообщить мне и другим эту ужасную новость. Так как утром я ее туго зашнуровала, то она могла и в обморок упасть.
— Когда охрана схватила парня, он только назвал свое имя, но до сих пор не сообщил ничего больше ни о себе, ни о том, кто его подговорил.
— И как же зовут его? — спросила я, ничего не подозревая.
— Раймондо Донати, или как-то так. Так, я во всяком случае, поняла, — ответила моя госпожа.
Я быстро отвернулась, якобы занявшись вазой с цветами. Сердце у меня чуть не выскочило из груди, кровь отлила от головы. Мне пришлось сесть, чтобы не упасть в обморок. К счастью, графиня сразу же покинула комнату, после того как сообщила мне, что подлое покушение не удалось только из-за дождливой погоды. Мария-Антуанетта лишь недавно решила отменить сегодняшнюю прогулку. Мне было по-настоящему плохо.
— Проклятая свинья, — пробормотала я в бессильной злости сквозь стиснутые зубы, — коварный подлец.
Не сдержавшись, я стукнула кулаком по полированной подставке так, что ваза с цветами слегка подпрыгнула.
— Черт бы его побрал, — выругалась я злобно и безмерно разочарованная.
Ротондо Донатьен (а не Раймондо Донати) был моим тогдашним любовником наряду с моим любимым Жюльеном. Слава богу, наша связь была тайной, иначе меня с позором бы прогнали. Меня могли бы заподозрить как соучастницу этого заговора. За это наверняка полагалась смертная казнь. Хотя многие и обрадовались бы, если бы покушение на королеву удалось, пособничество в убийстве все равно оставалось тяжким преступлением. Во что я влипла?! В какое болото втянул меня Донатьен?
От злости и разочарования слезы хлынули из глаз. Предатель бессовестно воспользовался моей благосклонностью, втерся ко мне в доверие, изображал великую страсть, чтобы выудить у меня сведения о королеве. А я, влюбленная идиотка, их ему давала.
Конечно, что в конце концов такого, если я скажу ему, когда и по каким дорожкам парка королева совершает свои прогулки? Я облегчила дело для Ротондо; ему оставалось только затаиться в кустах и напасть в нужный момент.
Единственной моей надеждой было то, что у мерзавца хватит мужества промолчать о том, от кого он получил эти сведения. Я старалась убедить себя, что ему ни к чему тащить и меня с собой в пропасть. Но его, конечно, будут пытать, чтобы все из него выжать.
Последующие дни я жила как в дурном сне. Но, кажется, Ротондо Донатьен не обмолвился о нашей связи, потому что, когда его повесили, меня не арестовали.
Со мной ничего не случилось, в отличие от часовых, которые позволили ему беспрепятственно проникнуть в сады Тюильри. Каждый из них получил от палача по пятьдесят ударов палкой и был немедленно уволен.
Вскоре после этого доверенным людям его величества удалось раскрыть заговор против королевы. Марию-Антуанетту хотели отравить мышьяком. Людовик был вне себя.
— Умоляю вас, мадам, будьте осторожны со всем, что вы едите. Я не перенесу, если с вами что-нибудь случится.
По словам мадам Кампан, ее величество восприняла дурную весть совершенно спокойно. Только по просьбе короля она согласилась проконсультироваться у своего личного врача о противоядиях. Давно уже не было секретом, что многие слуги во дворце революционеры.
Королева мрачно пошутила:
— Скорее моим врагам удастся убить меня дурными вестями, чем ядом.
Многие посещали Людовика и Марию-Антуанетту в Сен-Клу; некоторые искренне любили короля и предостерегали его от опасностей. Другие, в основном религиозные фанатики, советовали ему довериться защите Божьей Матери Марии.
А в Париже раздавались голоса, которые пропагандировали смерть короля, и поток грязных памфлетов за последнее время снова увеличился.
Одним из самых подлых отравителей колодца был Жан-Поль Марат.
Он не боялся самых ужасных измышлений и подлой лжи. Он был фанатиком, который охотнее всего повесил бы всех аристократов вместе с духовенством. Его литературные излияния были продиктованы ненавистью, и летом 1790 года он действительно потребовал бросить в тюрьму короля вместе с дофином, королевой и графом Прованским. Кроме того, шестьсот аристократов должны были стать короче на голову. Это чудовище перешло все границы дозволенного. Большую симпатию у народа он завоевал тем, что выступил за объявление всех налогов противозаконными.
— Только так граждане могут стать свободными, и только таким образом можно уничтожить все контрреволюционные устремления, — говорил он в Национальном собрании.
Все больше людей искали спасения в бегстве — и обычные граждане тоже. Такая эмиграция городскому совету Парижа была, конечно, неприятна, но как они могли предотвратить это? Граждане теперь были свободны и имели возможность самим выбирать себе место проживания.
