Месье Робеспьер устраивал также словесные нападки на католическую церковь, прежде всего на тех священников, которые отказались дать клятву теперешней конституции.
Его друг и единомышленник Марат говорил о примерно двадцати тысячах «вредителей на теле французского народа».
— Робеспьер не боится давить на этих священников. Например, их имена оглашали на улицах. Если кто-то хочет отслужить мессу, его сталкивают с «кипящей народной душой». Его осыпают руганью, бьют, грозят смертью и изгоняют из его собственной церкви, — испуганно рассказывала я мадам дю Плесси после одной из своих прогулок по городу, где я была свидетельницей этих жутких событий. Не нужно было быть усердной прихожанкой, чтобы возмущаться такими выходками.
Папа Пий XI в марте 1791 года объявил гражданскую конституцию недействительной для духовенства. Все священники, принесшие ей клятву, были сняты со своих постов.
Глава восемьдесят третья
— В этом году король и Мария-Антуанетта снова хотят праздновать Пасху в Сен-Клу, — с облегчением сказала мадам Франсина. — Хотя никому из них не до праздника, но оба хотят уехать из этого ужасного Парижа.
Большую часть слуг послали вперед, чтобы подготовить замок для проживания. Снова в дорожные сундуки упаковывали неимоверное количество платьев, посуды и бокалов. И я тоже целыми днями занималась тем, что собирала вещи графини.
В день перед отъездом король посетил дворцовую капеллу в Тюильри и велел, чтобы его причастил священник, который еще не приносил клятву на новой конституции.
Дворцовые шпионы немедленно сообщили Национальному собранию об этом «неслыханном нарушении слова» королем; мгновенно эта весть разнеслась по всем политическим клубам и рабочим кварталам на окраине Парижа. Кипя от гнева, толпы устремились на улицы.
На следующий день, в Вербное воскресенье, повсюду в городе висели плакаты, на которых верховного слугу общества обвиняли в вероломном нарушении закона.
— Вооруженная чернь скопилась на площади Карусели напротив Тюильри. Что нам теперь делать, сир? — испуганно спросила королева своего супруга.
Ее обычно столь не любящий принимать решения супруг решил быстро и без раздумий:
— Мы игнорируем чернь и едем, как запланировано, в Сен-Клу, мадам.
Во дворе Тюильри король, королева, дофин и мадам Рояль сели в свою карету. Они чувствовали себя под охраной генерала Лафайета, он с отрядом конницы собирался сопровождать королевскую семью по пути во дворец Сен-Клу. Кавалеристы встали по бокам, защищая королевскую карету, и процессия приготовилась двинуться в путь. Тут толпа громко закричала и стала бросать в лицо пассажирам кареты непристойные прозвища. Мадам дю Плесси зажала руками уши своему маленькому питомцу, чтобы ребенок не слышал похабные слова. Позже она сказала:
— Я и не предполагала, что в нашем прекрасном французском языке есть такие гнусности.
Король побелел как стена, королева была близка к обмороку. Перед каретой бушевал народ, но нельзя было допустить, чтобы по вине короля пролилась хоть капля крови. И конечно, выказывать страх перед сорвавшейся с привязи сворой.
— Огромная свинья, глупый аристократ, собака, ты не годишься в короли, долой, мы хотим Орлеанского. Орлеанский должен стать королем, да здравствует герцог Орлеанский, — можно было расслышать в криках толпы.
Вместо того чтобы двинуться на толпу и освободить дорогу для кареты, кавалеристы генерала Лафайета позволили себе заразиться истерией черни. Некоторые солдаты даже отважились сунуть головы в окно кареты и закричали на короля:
— Ты больше не король! Ты — всего лишь общественный чиновник.
— Да к тому же тебе еще чертовски переплачивают! — заорал еще один.
Но потом началось кое-что похуже: некоторые вытащили сабли и схватили обоих кучеров, другие накинулись на дворцовых слуг, которые из любопытства праздно стояли во дворе, и стали обзывать их бесполезным сбродом.
Король все еще храбро боролся с тошнотой, но старался сохранить достоинство, или то, что от него осталось, и энергичным голосом требовал, чтобы национальные гвардейцы наконец открыли ворота и дали ему возможность продолжить путь.
В ответ раздался презрительный издевательский хохот солдат.
— Ты нам вообще ничего не можешь больше приказывать, ты, жирный тюфяк, — завопил один и угрожающе замахнулся саблей.
Генерал Лафайет также утратил всякий авторитет. Когда он прерывающимся голосом выкрикнул приказ, они насмеялись и над ним, героем американской войны за свободу.
Из-за беспомощности генерал совершил ошибку, попросив солдат послушаться его, но они обнаглели еще больше. Когда Лафайет пригрозил, что уйдет в отставку, ему в ответ раздались циничные аплодисменты. Толпа за воротами от души радовалась унижению королевской семьи и генерала.
Как по сигналу, один национальный гвардеец вдруг поскакал галопом на карету и, размахивая обнаженной саблей перед окном, за которым сидел Людовик, завопил:
— Ты, жалкий нарушитель закона, ты скрываешь попов, которые не дали клятву.
— Недостойный парень, — спокойно ответил на это Людовик XVI, который между тем снова пришел в себя, — кто ты такой, что осмеливаешься тут судить о моей совести?
Тот, к кому он обратился, был так ошеломлен, что не смог на это ничего ответить и удалился.
Больше двух часов продолжался этот недостойный спектакль, и было настоящим чудом, что король и Мария-Антуанетта сдерживались. Солдаты Лафайета отказывались подчиняться как генералу, так и другим верным королю гвардейским офицерам.
Гвардейцев, казалось, опьянило их собственное мужество и вульгарные крики возбужденной толпы перед воротами замка. Счастливый случай, что они не пустили вход кулаки против до смерти испуганных пассажиров в карете.
Позже, когда этот кошмар закончился, мадам Франсина призналась мне, что чувствовала даже не страх, а скорее гнев по отношению к этим людям.
Еще опаснее было бы, по моему мнению, если бы солдаты отворили ворота. Тогда король и его семья оказались бы беспомощны перед гневом обезумевших парижан.
Мне кажется, я помню, что видела некоторых национальных гвардейцев, проливающих слезы из-за такого позорного происшествия. Но их было слишком мало, чтобы они могли что-нибудь изменить.
«Более чем через два часа уже нельзя было ожидать от дофина, что он усидит в карете, окруженной взбунтовавшимися солдатами, которые издевались и угрожали ему, родителям, его тете и его сестре. В любой момент у маленького мальчика, который ничего не понимал в происходящем, мог случиться нервный срыв, да и королева была недалека от истерического приступа», — писала позже моя госпожа своим родственникам на юге страны.
Король понял, что на помощь ему никто не придет: ни городская администрация, и пальцем не пошевелившая против бунта в центре Парижа, ни Национальное собрание, которое лучше притворится глухим, ни верные королю солдаты. Глубоко униженный монарх дал приказ кучерам развернуться. В Сен-Клу он решил не ехать.
