Талейран, конечно, рассчитывал, что они, одумавшись, объявят это покушение на их собственность атакой на католичество.
Статья в Декларации прав человека, заявлявшая о неприкосновенности собственности, была главной для Национального собрания. Следовательно, сначала требовалось доказать, что национализация церковных латифундий не нарушает право собственности.
Епископ Талейран заранее это предусмотрел, искренне уверяя, будто церковь ничего не лишится. Это владение не является, дескать, собственностью в обычном смысле.
— Когда-то нация отдала эти богатства церкви в пользование и может их также потребовать назад, если она сама возьмет на себя связанные с ней обязательства.
Юрист Тонрет, сторонник Талейрана, подробно объяснил, что никто, кроме самой нации не может иметь права на собственность; клир же такого права не лишен.
В Национальном собрании — название Законодательное собрание как-то не прижилось — дело дошло до серьезных стычек.
Граф Мирабо утверждал, что в прежние времена короли делали свои подношения церкви, чтобы таким образом внести надлежащие государству платежи за богослужения и уход за бедными.
— Как морякам никогда не могли принадлежать военные корабли, так и священникам — церкви, земля и предметы искусства. Поскольку подношения делались в пользу подаяний бедным, то церковь не владелец, а только управляющий и распределитель их. Члены клира — это лишь государственные чиновники, а служба у алтаря — их официальная работа, — громоподобным голосом выкрикивал он в зал.
— Это, конечно, уж слишком, — заметил Жюльен, — но такой язык народ по крайней мере понимает.
А король, обсуждавший эти вещи со своими придворными, как и рабочие в предместьях или бабы на рыбном рынке, ворчал:
— Этот принцип, который защищает граф Мирабо, являющийся, впрочем, таким страстным поборником священной собственности, санкционирует любые нападения на собственность в будущем.
2 ноября 1789 года Национальное собрание пятьюстами двадцатью восемью голосами против трехсот сорока шести при примерно пятидесяти воздержавшихся приняло следующее решение: все церковное имущество отдается в распоряжение нации.
— Так они хотят предотвратить грозящее банкротство государства, — объяснила мне моя госпожа. — Они решили продать церковное имущество, чтобы пополнить постоянно пустующую государственную казну. В ответ государство немедленно берет на себя заботу о бедных, благотворительность, а также выплату священникам. Каждому священнику будет гарантировано содержание в тысячу двести ливров в год.
Эти новые церковные законы привели к разрыву с папой. Пий VI не хотел признавать сокращение своей власти и особенно «грабежа» церковного имущества. Он призвал священников к бойкоту. И еще священники должны были отказываться принимать от государства содержание.
Это опять-таки привело к расколу среди низшего духовенства. Большинство из низшего клира действительно отказалось от оплаты, стало одной из самых контрреволюционных сил во Франции.
Глава девяносто шестая
Самый важный вопрос при дворе звучал так: что будет с королем и его семьей? И люди, близкие к королю, тоже находились в большой опасности.
— Затишье перед бурей, — сказала я демуазель Жинетте. Малышку, которая, подобно мне, была из провинции, я полюбила как младшую сестру. С одной стороны, Жинетта боялась неопределенного будущего, с другой — по своему юношескому недомыслию считала: «Как-нибудь я уж извернусь». И возможно, она была права. К маленьким людям, может быть, они будут и не так суровы, но важным аристократам ничего хорошего ждать не приходилось. А король и его семья? Мне не хотелось даже думать об этом.
Вечером 13 февраля 1792 года к боковому входу Тюильри подъехала невзрачная карета. Из нее вышел высокий, стройный господин в темном костюме, за ним следовал огромный пес, своими размерами он нагонял страх, но за своим хозяином бежал, как послушная овечка.
Господин показал страже у ворот бумаги, из которых следовало, что он — посол Португалии. Они пошутили и обменялись парой слов о погоде, слишком теплой для этого времени года. Стража вела себя по отношению к этому господину очень вежливо.
Кто из них мог бы даже предположить, что этот мужчина граф Аксель фон Ферзен? Он прибыл с посланиями от шведского короля Густава III.
— Мне удалось безо всякого труда въехать во Францию. Обычно в эти сумбурные времена путь лежит в другом направлении, кроме того, мои дорожные документы великолепно подделаны, — смеялся друг и любовник Марии-Антуанетты, сидя напротив нее и короля.
Густав Шведский хорошо относился к Людовику XVI — еще лучше к его супруге, — и он искренне старался помочь обоим. Теперь он хотел попытаться помочь всей королевской семье бежать.
— Может быть, мне удастся приободрить королеву, изложив новый план побега, — наверное, думал еще молодой граф. Когда он вскоре после этого вошел в ее салон, ее вид, очевидно, очень поразил его.
Разве так должна выглядеть тридцатисемилетняя дама? Худая, измученная, бледная, седая, с покрасневшими веками, морщинистыми впалыми щеками, с тонкими, крепко сжатыми губами — такой предстала перед ним его возлюбленная. Ее можно было принять за перетрудившуюся, ослабленную многочисленными родами и тяжелой работой на поле крестьянку, которой много больше пятидесяти. Они с графом фон Ферзеном вели долгую беседу с глазу на глаз. Обычного соглядатая подкупили, чтобы он удалился в соседнюю комнату.
Разговор длился несколько часов; к нему потом присоединился и Людовик XVI. Только далеко за полночь «португальский посланник» покинул Тюильри.
На следующее утро он явился уже рано утром, и часовые снова его вежливо приветствовали.
Потом Людовик сообщил шведу:
— Я решился. Я остаюсь. Я давал Национальному собранию королевское честное слово, что больше не буду предпринимать попыток к бегству.
Граф не мог поверить своим ушам.
— Но, сир, мой план гораздо лучше и продуманнее, чем тот. Что значит честное слово, вынужденно данное этой банде безбожников, а может, и убийц? Оно вообще не имеет значения, когда речь идет о безопасности его величества и его супруги. Подумайте о будущем дома Бурбонов, подумайте о вашем сыне, сир.
Но Людовик окончательно решил. Когда король увидел, что Акселю фон Ферзену нечего больше возразить, он ему сообщил:
— Как только объединенная армия европейских держав вступит во Францию, я позволю группе заговорщиков «похитить» меня. Отряд солдат будет ждать меня в лесах к северу от Парижа.
Людовик предавался детской надежде, что революционеры, испугавшись иностранных армий, больше не отважатся напасть на него.
— Я им понадоблюсь в некотором смысле, как гарант, чтобы они сами смогли избежать смерти, — продолжал фантазировать король.
Аксель фон Ферзен изложил потом эту сцену в письме к моей госпоже.
