Утром она разбудила Арнела.
– Хочу сделать доброе дело, – сказала она. – Когда ты пойдешь к Бенджи, я посижу с другой пациенткой. Ее зовут Роза, и у нее никого нет.
– Раз у нее есть ты, значит, у нее есть все, – ответил Арнел. – Будет вечеринка, когда Бенджи выпишут, и мне кажется, что это случится уже скоро. Вчера он смог подняться по ступенькам – ныл при этом всю дорогу, но он у нас всегда был лодырем. С фентанилом вот-вот уже будет покончено, чему я очень рад. Для воришки я простоват.
Прошло два дня. Хелен чувствовала, что ее преследуют. Она приходила в офис БФК, писала письма, заполняла документы и все время слышала, как тонкая рука яростно скребет по тонкой простыне; укачивая на коленях ребенка из ясельной группы, в мутной послеполуденной жаре она вдруг чувствовала тревожный холодок, какой пробегает по спине человека, который знает, что за ним наблюдают. Хелен понимала только одно: она не сумела, не справилась. Она увидела несчастную женщину – и, сама будучи женщиной и зная, что подобное несчастье могло случиться и с ней, все-таки сбежала.
Впрочем, это не поздно исправить. Вечером, собираясь в больницу, она нарвала букет розовой бугенвиллеи, увивавшей стену общежития БФК, и взяла две бутылки чая со льдом. Посмотрев, как вечно недовольный Бенджи вытягивает руку и ждет, когда на нее прилепят фентаниловый пластырь, Хелен двинулась по темному коридору в тайной надежде снова встретить медбрата, чтобы он стал свидетелем ее добродетельного поступка, и на мгновение замерла в пустом дверном проеме. Кровавый отпечаток пятки уже стерся. Хелен подошла к кровати женщины, стараясь не шуметь, – вдруг она спит. Темная голова на подушке повернулась к ней. На изуродованном лице блестели огромные влажные глаза.
– Роза? – позвала Хелен, садясь на шаткую табуретку возле кровати. – Роза?
Женщина моргнула. Из-под опущенных век выкатились слезы.
– Я Хелен. – Она положила цветы на постель. – Хелен Франклин, – добавила она и дотронулась до лежавшей на простыне руки. Женщина издала чуть слышный стон, но не от боли, а (как подумала Хелен) от изумления и едва ли не от удовольствия.
– Я не американка, – сказала Хелен. – Все принимают меня за американку. Вообще, мне должно быть все равно, но мне это не нравится.
Женщина снова моргнула, и Хелен продолжала – весело и беспечно, как беседовала бы с незнакомкой на перроне, коротая время в ожидании опаздывающего поезда:
– Я здесь уже три месяца. Иногда меня тянет домой, иногда хочется остаться.
Женщина закрыла глаза и потерла бедро.
– Я знаю про вас, – сказала Хелен. – Знаю, что произошло. В жизни не слышала более страшной истории. Вам становится легче, когда вам так говорят?
Работавший за окном садовник включил радио, и заиграла музыка. Роза продолжала скрести ногу, пытаясь добраться до какого-то места, куда ее рука не дотягивалась.
– Медбрат мне говорил, что вам нельзя чесаться, – заметила Хелен. – Так вы себе не поможете, а только навредите.
Но женщина снова повернула к ней лежавшую на подушке голову и открыла глаза. Хелен прочитала в них отчаянную мольбу, и ей показалось, что она поняла.
– Вы хотите, чтобы я вам помогла? Ладно. Только не говорите медбрату.
Неторопливо, словно это было совершенно естественно, Хелен положила руку на бедро женщины и ощутила исходивший от него жар, точно что-то постоянно жгло ее тело изнутри и продолжит жечь до тех пор, пока не испепелит ее всю. Хелен начала легонько скрести простыню. Остатки рта женщины растянулись в улыбке.
– Так хорошо? – спросила Хелен. – Вам это и было нужно? – Почесывая и поглаживая женщину, как собаку, она продолжала: – Вы любите музыку? Надо сказать, что петь в этой стране умеют все. А эту песню знаете?
И она стала негромко подпевать звучащей по радио музыке, мягко и равномерно почесывая колено женщины. Так продолжалось долго, и наконец Хелен увидела, как Роза поудобнее устраивается на подушке, как расслабляются ее одеревеневшие от боли ноги.
– Если бы я встретила человека, который сделал это с вами, я бы его с большим удовольствием убила, – непринужденным тоном сообщила Хелен. – Так достаточно? Смотрите, уже кровь выступила, вот здесь, совсем немножко. Думаю, пора остановиться.
Она убрала руку, и женщина вздохнула, но не пошевелилась. Хелен сказала:
– Я принесла вам попить. Слишком жарко, и вам нужно пить.
И потом, как будто Роза была маленьким ребенком, одним из тех, о ком заботился БФК, Хелен обняла ее за плечи и приподняла с подушки. Темноволосая голова на мгновение легла ей на плечо, и Хелен ощутила запах тела, в котором отказывают все органы, – сумеречный, жаркий, одновременно и кислый, и сладковатый. Она поднесла бутылку с холодным чаем к губам Розы и, вливая жидкость ей в рот, наблюдала, как та вытекает из уголка изувеченного рта и капает на простыни.
– Вот так, – сказала Хелен. – Вот так.
Когда в бутылке осталась половина, она уложила женщину обратно. Садовник с радиоприемником подошел ближе к окну, и Хелен различила слова сентиментальной песенки.
– Ой, я любила эту песню в детстве. – Она закрутила крышку пластиковой бутылки. – Включала ее у себя в комнате и подпевала, надеясь, что когда-нибудь буду жить иначе – как угодно, лишь бы не так, как тогда.
Она поставила бутылку на пол и, накрыв руку женщины своей, тихо-тихо запела: «Мне снился просторный мраморный зал и послушная свита пажей…»
Роза лежала на тонкой подушке и с благодарностью и почти сестринской любовью смотрела на гостью. Хелен пела и пела, пока ей не показалось, что Роза уснула; тогда она встала и тихо двинулась к выходу. Уже на пороге, услышав донесшийся с кровати голос, она замерла. Голос звучал очень тихо, и она сначала подумала, что это радио за окном, но потом он раздался еще раз и еще, и Хелен поняла, что это говорит Роза. Чтобы оторвать голову от подушки, той понадобилось приложить столько усилий, что все ее тело задрожало. Высоким и хриплым голосом она повторяла:
– Mamatay, mamatay. Hayaan mo akong mamatay.
Она зовет маму, подумала Хелен.
– Может быть, она скоро придет, – ответила она. – Может, она будет уже совсем скоро, и тогда вам нужно поспать перед ее приходом.
Она вышла и двинулась по коридору, пока не добралась до туалета, где ее долго рвало. Потом вытерла губы и отправилась искать своего возлюбленного.
Вечером, сидя рядом с ним на бетонной стене и любуясь пыльной пеленой над Манильским заливом, горящей коралловым и золотым, Хелен сказала:
– Я просидела с ней полчаса. Бедняжка! Ты не представляешь, как она страдает. Мне показалось, она звала родителей, когда я уходила. Может быть, она приняла меня за свою мать? Она повторяла и повторяла что-то вроде mama… tatay.
В залив вошел круизный лайнер, и на поднятых им волнах закачались прогулочные катера на реке Пасиг.
