– Я пришла, – говорит она. – Хелен, друг мой, ты ведь знала, что это я? Я хотела, чтобы ты поняла это, я надеялась, что ты поймешь. Я ведь даже назвала тебе свое настоящее имя, которое никто не произносил с того самого дня, как я совершила преступление!
– Адая, – выдыхает Хелен, и лампы тускнеют.
– Моя собственная мать назвала меня свидетельницей – могла ли она еще в тот час, когда я появилась на свет, предвидеть, что я буду проклята? Моя любимая Хелен, та, кому я назвала свое имя, ты так долго ждала меня!
Хелен оборачивается и видит, что все вокруг застыло. Официанты, раскрыв рты в изумленном вскрике, замерли у окна, в которое бьется галка. Тея, рухнувшая обратно на стул, ошеломленно зажимает рот правой ладонью. Арнел поднялся и вытянул перед собой руку, будто заслоняясь от чего-то, что не хочет видеть. Это длится и длится: галка колотится о стекло, официанты кричат, Тея тяжело дышит сквозь прижатые к губам пальцы, Арнел пошатывается, и его поднятая рука дрожит.
– Они мне не нужны. – Мельмот с презрением отмахивается от Теи, от Арнела, от официантов у окна. Она подходит ближе. Под стертой кожей на ее ступнях обнажаются кости. – Я пришла только за тобой.
– Я знала. – Хелен не может не смотреть в глаза Свидетельницы, их немигающий безжалостный взгляд завораживает ее. – Уже давно. Я ощущала твое присутствие в своей спальне по ночам, когда не могла уснуть, еще в детстве…
– Да, да!
– Там, в палате Розы, это ведь ты сторожила у дверей, ты сидела на стуле?..
– Он стоял там специально для меня.
– Ты видела меня? Ты следила за мной, когда мы лежали на кровати?..
– Я видела тебя. Я слышала, как ты пела.
– Значит, ты знаешь, кто я. Ты знаешь, что я сделала!
Она подходит вплотную, она очень ласкова, и ее глаза на изможденном темном лице похожи на капли масла на поверхности воды. Она протягивает руку и невесомо кладет ее на плечо Хелен. У нее теплая и очень мягкая ладонь, и Хелен, отказывавшая себе почти во всем, чувствует нечто смутно похожее на желание.
– Любовь моя, я знаю, кто ты. – Ее рука нежно гладит плечо Хелен. – Я всегда знала. Как ты могла обмануть меня – ту, что никогда не сводила с тебя глаз?
– В последние дни я просто сходила с ума – я видела их всех, они были в моей кровати, за моим столом… – Хелен охватывает слабость. Она пошатывается, закрывает лицо руками. – Я не верю, не верю, что ты здесь. Я больна, у меня голова раскалывается, я уже не понимаю, что вижу…
Как такое возможно? Это неправда, это просто дико. Она начиталась всякого, она почти не спала, она слишком долго несла бремя своего позора, и все это на самом деле просто тени на стене. В воздухе стоит густой, тяжелый, тошнотворный аромат лилий, и к нему примешивается что-то вроде сладкого запаха тления.
– Так ты не веришь, что я здесь? О, Хелен, друг мой, дорогая моя! Ты так устала – не хочешь ли полежать на моем плече?
Руки Мельмот обнимают Хелен, будто заворачивая в саван. Она не может – да и не хочет – пошевельнуться, она слышит, как быстро и сильно бьется сердце Мельмот, слышит шепот: «Я покажу тебе, что ты сделала». Наполовину проваливаясь в сон, Хелен видит тюремную камеру. Размером она едва ли больше ее спальни, но здесь живут двадцать человек. Они лежат на мокром бетонном полу, потому что в сезон дождей из сточной канализации над потолком в камеру сочится вода. У заключенных вялый, изможденный вид и воспаленная кожа, вся в язвочках и высыпаниях. Желтое ведро до краев наполнено нечистотами. Юный Арнел сидит на корточках, привалившись к стене и закрыв лицо руками. Рядом с ним скорчился мальчик лет шестнадцати, он держится за живот и зовет маму, и Арнел начинает гладить его по рукам, по волосам, приговаривая, что если бы только мог помочь ему, то обязательно сделал бы это. Потом Хелен снова видит Арнела, он уже на несколько лет старше. В припадке отчаяния, не чувствуя боли, он с такой силой колотит в стену кулаком, что разбивает костяшки в кровь, и Хелен точно знает, что в этот момент он думает о ней. Потом еще одна картина: Арнел сидит на нарах, ест какую-то похлебку и оставляет на потом жалкие кусочки мяса и лапшу, которой там и так почти нет, потому что боится, что больше еды не будет. В нем уже ничего не осталось – ни ярости, ни доброты, ни даже отчаяния, одна пустота; он утратил самого себя, он полый внутри.
– Видишь? – ласковым шепотом, нежным, как шепот влюбленного, спрашивает Мельмот. – Видишь, что ты наделала? Для него, для его матери, для всех, кто любил его, было бы лучше, если бы ты вообще не появлялась на свет. Кому ты была бы нужна, кто захотел бы взглянуть на тебя, если бы все знали то, что известно мне, если бы видели то, что видела я?
– Я знаю, знаю, – покорно шепчет Хелен. Клюв галки ломается о стекло.
– Тогда идем со мной. Что тебя здесь ждет, кроме стыда и унижения? Пойдем со мной, малютка Хелен. Будь моей подругой, моей спутницей! Разве тебе не жаль меня? Разве ты не возьмешь меня за руку? Мне так одиноко!
Хелен чувствует щекой, как бьется сердце Мельмот, и приторный запах лилий пьянит ее. Она устала. Поддаться было бы так легко, так сладко…
– Неужели нет никакой надежды?
– Никакой – откуда бы ей взяться? Но ты не одинока в своем несчастье, у тебя есть верная подруга.
Значит, надежды нет, думает Хелен, но поверить в это не может. В душе бьется что-то слабое, едва трепещущее, но ощутимое. Она вспоминает коробку под кроватью и спрятанные в ней напоминания о тех днях, когда она еще жила настоящей жизнью. Потом она вспоминает другую шкатулку, другую женщину, которая выпустила в мир все беды и несчастья. Но ведь кое-что осталось на дне – надежда, крошечная, совсем хрупкая, как летящий на огонь белый мотылек. Хелен прижимает руку к груди и воображает, какая она на ощупь – неуверенная, зыбкая; слабое чувство, которое тянет ее наверх, к свету. Она думает о Кареле Пражане и о сделанном им выборе, о том, что именно благодаря Мельмот он в конце концов решил, что справедливость требует, чтобы он взял на себя роль свидетеля, что Мельмот не превратила его в запуганного и отчаявшегося человека – она сделала его великодушнее и свободнее.
Хелен опускает глаза и видит тетрадь Арнела на столе. Она раскрыта на странице, где нарисован сад. Он разбит в долине под горой, вершина которой теряется в облаках. На переднем плане цветут жимолость и бугенвиллея, пробиваются листья мяты. В глубине долины тупым карандашом небрежно набросаны две стоящие бок о бок фигуры. Хелен легонько касается страницы. Этот маленький эскиз дарит ей нечто такое, что она привыкла считать невозможным, – шанс заслужить искупление, соединив надежду с надеждой.
– Нет, – говорит она.
– Нет?
Клюв галки ломается о стекло.
– Я не пойду с тобой.
Хелен вырывается из объятий Мельмот, и глаза на осунувшемся лице гостьи вспыхивают голубым светом.
– Ты отвергаешь меня? Ты, трусливая убийца? Ты оставишь меня в одиночестве и не разделишь со мной мое горе?
