Я закрыла глаза, слишком ясно вспомнив, что она погибла четвертого апреля. В день рождения моей мамы. В памяти всплыл еще один факт из ее дела.
– Она жила на Джордж-стрит. Это убийство произошло в Джордж-Ярде. Это может что-то значить для убийцы.
Томас казался заинтригованным этой новой нитью. Он перешел с кровати за маленький письменный стол и принялся что-то записывать. Пока он был поглощен этим занятием, я вернулась к вырезке о смерти мисс Марты Табрам. Мой брат не признался в ее убийстве, по крайней мере в своём дневнике, но его интерес был не случайным.
«Ист Лондон адвертайзер» сообщала:
«Обстоятельства этой ужасной трагедии не только окружены глубочайшей тайной, но и создают ощущение незащищенности: в таком величайшем городе, как Лондон, улицы которого постоянно патрулирует полиция. Женщина может быть убита отвратительным и жестоким образом практически по соседству с мирно спящими в своих постелях горожанами, и при этом не останется ни малейшего намека на личность злодея, который это совершил. Похоже, не найдено никаких следов убийцы, и на данный момент улики также отсутствуют».
Я потерла виски. Я не слышала об этом убийстве, хотя, если не ошибаюсь, начало августа у нас в доме выдалось необычным. Брат был занят изучением права, а отец пребывал в особенно угрюмом настроении. Я считала причиной частых отлучек брата возрастающую тревожность отца, а также думала, что отец обеспокоен приближением моего семнадцатого дня рождения. Каждое утро он забирал газеты и сжигал прежде, чем я успевала их прочесть.
Теперь я знала почему. Не из-за безумия, а от страха. Я перевернула страницу дневника и молча прочитала цитату, вырезанную из статьи.
«Этот человек должен быть настоящим дикарем, если он нанес таким способом огромное множество ран беззащитной женщине». Это сказал Джордж Коллье, заместитель окружного коронера.
Ниже лихорадочным почерком Натаниэля был нацарапан отрывок из «Франкенштейна», нашего любимого готического романа.
«Если бы наши чувства ограничивались голодом, жаждой и похотью, мы были бы почти свободны; а сейчас мы подвластны каждому дуновению ветра, каждому случайному слову или воспоминанию, которое это слово в нас вызывает.
[5]
Мы спим – расстроен сновиденьем сон.
Встаем – мелькнувшей мыслью день отравлен.
Веселье, плач, надежда, смех и стон —
Что постоянно в мире? Кто избавлен
От вечных смен? – Для них свободен путь.
Ни радость, ни печаль не знают плена.
И день вчерашний завтра не вернуть.
Изменчивость – одна лишь неизменна
[6]».
Я так часто читала эту книгу холодными октябрьскими вечерами, что почти сразу вспомнила этот момент. Доктор Виктор Франкенштейн путешествует по стране снега и льда в поисках своего монстра. Перед встречей с творением, столь ненавидимым им, он намекает, что природа может исцелить человеческую душу. Брат воображал себя доктором Виктором Франкенштейном?
Основываясь на предыдущих отрывках, которые он подчеркнул много месяцев назад, я всегда думала, что он считает себя монстром. Хотя как я могу утверждать, что знала его? Насколько хорошо любой из нас на самом деле знает другого? Секреты ценнее бриллиантов и валюты. А мой брат был ими богат.
Я нашла перо и принялась писать свои лихорадочные заметки на чистой странице, добавляя даты и теории, которые казались такими же безумными и дикими, как монстр Франкенштейна. Наверное, я сама становлюсь сумасшедшей и необузданной.
Я уловила движение за секунду до того, как Томас опустился передо мной на колени с непривычно доброжелательным выражением лица. На мгновение мне подумалось: как я выгляжу в его глазах? Такой же буйной, какой себя ощущаю? Мое сердце колотилось быстро, как у кролика, но инстинкты никуда не делись – мне хотелось крови. Томас дотронулся до моего лба, провел пальцем по волосам, разглаживая узел, который непонятно как появился. Я расслабилась от его прикосновения. Совсем чуть-чуть.
– Над тобой реет определенная аура убийства, если честно. Странная, соблазнительная и тревожная смесь. Даже для меня. Что это? – спросил он.
Развернув дневник, я показала место про Франкенштейна. Он прочитал и внимательно взглянул мне в лицо.
– Помню, твоего брата интересовали Шелли и опыты Гальвани с электричеством и дохлыми лягушками. Но тебя же не это беспокоит.
– В одной статье описываются раны Марты, они все сосредоточены на горле и внизу живота.
Взгляд Томаса вернулся к отрывку про Франкенштейна. Моя, на первый взгляд, резкая смена темы заставила его наморщить лоб.
– Раны Эммы казались совершенно отличными от пяти жертв убийств в Уайтчепеле, – сказала я, с каждым словом обретая больше уверенности. – Ее убийца не трогал горло и не бил ножом.
Томас тяжело сглотнул, без сомнения, живо вспомнив подробности совершенного над ней зверства.
– Нет, с ней поступили другим жестоким образом.
– Так и есть.
Кто-то проткнул ее брюшную полость неизвестным предметом. Мы так и не поняли, причинил эти повреждения какой-то механизм или нечто иное. На месте преступления были найдены какие-то приспособления. Как мы впоследствии обнаружили, это была часть плана моего брата подвести электрический ток к мертвым тканям.
– Натаниэль пишет в этом письме о Джекиле и Хайде, – продолжала я. – Но вот это место указывает на его увлечение доктором Франкенштейном и его монстром.
– Боюсь, я потерял нить, Уодсворт. Ты считаешь, что твой брат использовал готический роман как источник материалов для убийств?
– Не совсем. Думаю, Натаниэль может быть виновен в смерти мисс Эммы Элизабет Смит. Он был одержим слиянием механизма и человека. Нападение на нее сюда вписывается. Так же, как и гальванические эксперименты. Доктор Гальвани продемонстрировал, что удары током заставляют мышцы мертвой лягушки сокращаться. Натаниэль пытался усовершенствовать его теорию и пошел дальше – хотел возвращать людей к жизни посредством более сильных электрических разрядов.
– Полагаю, мы установили, что мисс Смит скорее всего жертва Потрошителя, – осторожно сказал Томас.
– Да, установили. Но там что-то не сходится. Даже если его способы убийства менялись по мере совершенствования смертоносных талантов, убийство мисс Смит не было конечной целью. В отличие от остальных. Ее покалечили, но я не думаю, что он хотел ее убить. Он хотел, чтобы она жила. Вот в чем был для него смысл. Натаниэля не интересовали убийства живых существ. Он стремился найти способ оживить их.
