Адвокаты только в своей заключительной речи могут указать, насколько абсурдна позиция противоположной стороны.
Последние три слова я произношу, снова повернувшись к нему, как можно медленнее, чтобы звучало как можно драматичнее. Хорошо различимый смешок, раздавшийся слева от меня, говорит о том, что песенка мистера Таттла спета.
Будь это боксерский поединок, его бы уже вытаскивал с ринга тренер, чтобы не дать ему еще больше покалечиться. Никакой, даже самый изощренный, ход не мог улучшить его положение. Но мистер Таттл не сдавался.
– Все было не совсем так, как вы говорите.
Прекрасно. Я услышал сдавленный смешок помощника адвоката уголовного суда, сидящего в переднем ряду прямо передо мной. Моя речь, аккуратно написанная в лежащей передо мной на пюпитре голубой адвокатской тетради, должна была закончиться на этом месте. Теперь же мистер Таттл, всячески пытавшийся скормить присяжным свою крайне неправдоподобную историю, выкрутится. Хуже лжеца может быть только лжец, лгущий о том, что он лжец. Что ж, я совсем не против выступить на бис.
– Все было не так, как я говорю?
– Неа.
– Хорошо. Нам известно, что мистер Мартин слепой, так ведь?
– Да.
– И вы не станете спорить, что он был на костылях?
– Не стану.
– И вы утверждаете, будто он ударил вас первым?
– Ага.
– Хорошо. Давайте попробуем еще раз. Вы говорите, что слепой человек на костылях ударил вас первым, не так ли?
– Эмм… ага.
– Хорошо.
Я выдерживаю паузу, чтобы решить, как изящнее закончить свое выступление, как вдруг слышу со стороны адвокатской скамьи, расположенной прямо перед судьей, звук судорожного царапанья ручкой по бумаге. Адвокат защиты мистер Раллингс – мрачный старикан с более чем сорокалетним стажем, – яростно накорябав что-то на обрывке бумаги, передает его мне. Мистер Раллингс, сидевший с невозмутимой хмурой гримасой, в то время как его подзащитный беззаботно выдергивал чеки из гранат и засовывал их себе в штаны, расшевелился.
Хуже лжеца может быть только лжец, лгущий о том, что он лжец.
Я принимаю переданную им записку. Она меня не на шутку обескуражила. С какой стати передавать ее прямо посреди допроса? Неужели я сделал что-то не так? Может, он хочет сказать, что я своими словами нарушил какую-то жизненно важную норму доказательного права или судебный этикет? Мои щеки вспыхивают краской – начинается паника. В уголовном суде присяжных я девственник – нет, даже младенец, зигота. Какой смертный грех я совершил? Я все испортил. Должно быть. Бог его знает как, однако самодовольное выражение морщинистого лица Раллингса сказало мне все. Мысль о собственной гениальности так вскружила мне голову, что я все прошляпил. Я подлетел слишком близко к солнцу на крыльях моей слепой уверенности в собственных скудных способностях. Я зарубил на корню свою карьеру в уголовном суде присяжных, проиграв беспроигрышное дело, а на этом скомканном листке формата А5 написана моя эпитафия.
Разворачивая записку, я стараюсь не подавать виду. Что бы там ни было, мысленно убеждаю я себя, что все будет в порядке. Уголовный кодекс поможет мне выпутаться из любой юридической проблемы. Если же меня все-таки лишат звания барристера, то дома меня ждут теплые утешающие объятия моего четвероногого друга. Все будет путем.
Собравшись с духом, я глянул, что же такого важного мне хотел сказать Раллингс.
На листке обнаружился весьма недурной рисунок человечка в парике, хныкающего себе в руки. У него была небольшая козлиная бородка, прямо как у Раллингса. Свое творение Раллингс снабдил следующей надписью: ДА ЭТО же ЛЕГКОТНЯ.
Он мрачно кивает, отклоняется назад и смотрит на присяжных. Раллингс понимает, что проиграл, поэтому поворачивается ко мне так, чтобы присяжные не видели, как его глаз подмигивает.
* * *
Это, дамы и господа, британская система уголовного правосудия в действии. Я не берусь утверждать, что данный пример является особенно ярким, однако он дает весьма наглядное представление о том, как улаживаются спорные вопросы уголовного права. Оно наверняка во многом соответствует тому образу, который сразу же всплывает у нас в голове, когда мы задумываемся о правосудии. Не важно, сталкивались ли мы с этим на собственном опыте или почерпнули все свои знания из поп-культуры, в нашем понимании система уголовного правосудия по своему принципу является чем-то совершенно естественным и правильным. Подобно тому, как мы машинально извиняемся перед случайно толкнувшим нас человеком или же избегаем зрительного контакта с людьми в лифте, данное представление прочно укоренилось в нашем менталитете.
Для одних из нас – если можно судить по моим, не имеющим никакого отношения к юриспруденции друзьям – этот созданный образ британского уголовного правосудия представляет собой нечто среднее между мерзкой «Судьей Джуди» (телепрограмма по типу «Час суда») и той самой сценой из «несколько хороших парней». Другие больше полагаются на мотивы британских «Судьи Рампола» (сериал восьмидесятых про уголовные дела), «Кавана» (сериал про адвоката), либо, боже упаси, All Rise for Julian Clary
[2] (1). Как бы то ни было, все мы, пожалуй, сойдемся в том, что лежит в основе данного образа: схватка государства и обвиняемого под управлением адвокатов, которая разыгрывается на глазах беспристрастной коллегии экспертов. Неотъемлемыми элементами являются зал суда, судья, присяжные, обвиняемый, адвокаты, свидетели, множество вопросов и длинные речи. А еще целая куча париков.
В нашем понимании система уголовного правосудия по своему принципу является чем-то совершенно естественным и правильным.
На этом, впрочем, для большинства людей представление об уголовном правосудии, пожалуй, и заканчивается. Думаю, мало кто из нас – если вообще кто-то – хоть раз удосужился бросить критический взгляд на нашу систему уголовного права, задуматься, как и почему мы пришли именно к такому способу вершить правосудие, либо поразмышлять о том, какое влияние она оказывает на жизни сотен тысяч людей – обвиняемых, свидетелей и потерпевших, – которые проходят через эту систему ежегодно. Большинство из нас охотно формулируют и высказывают свое мнение о том, как управляется и финансируется система здравоохранения, либо о достоинствах и недостатках различных типов школ, однако относительно системы правосудия мы всецело полагаемся на существующую модель, что кажется мне весьма странным, так как уголовное правосудие затрагивает жизни каждого из нас.
История не знает ни одного человеческого общества, в котором бы не существовало правил поведения его членов и наказаний за их нарушение. Оказывается, согласование социальных норм и запретов является проявлением инстинктивного поведения среди сотрудничающих между собой приматов (2), а упоминание о систематизированном уголовном законодательстве можно отследить вплоть до времен Месопотамии, бронзового века и знаменитых Законов Ур-Намму, датированных 2050 годом до нашей эры. Сами правила с тех пор значительно варьировались в зависимости от эпохи и уголка мира, однако всегда неизменно существовал механизм осуществления уголовного правосудия. Совершив преступление, человек нарушает закон, и его поступок не только затрагивает потерпевших, но и бьет по общественным ценностям с такой силой, что мы все сходимся во мнении о необходимости организованных, принудительных действий с целью наказания за содеянное. Уголовные преступления считаются самыми серьезными нарушениями наших социальных норм, которые, в отличие от гражданских проступков, таких как невыполнение контрактных обязательств, государство не может позволить людям решать самостоятельно.
