Когда снимаю свой парик и сажусь на суде рядом со свидетелем, чтобы сообщить о закрытии дела, то испытываю неописуемый ужас. Быть лицом к лицу с жертвой системой ошибки – это одна из самых тяжелых составляющих нашей работы.
Вместе с тем рассмотрение дел со слабой доказательной базой чревато куда более неприятными последствиями. Судебные разбирательства по обвинениям в сексуальном насилии – дело крайне непростое и неблагодарное. Они зачастую усложняются самыми взрывоопасными элементами судебного спектра: чрезвычайно серьезными и неприятными обвинениями; как правило, скудными доказательствами, помимо слов потерпевшего; сами потерпевшие могут быть крайне ранимыми и потрепанными жизнью людьми, чья биография, медицинская история и прошлые судимости могут значительно пошатнуть веру в их показания. Подобные случаи, как правило, неизменно привлекают внимание СМИ. Кроме того, все помнят, что в прошлом государство слишком часто не реагировало в подобных случаях, поэтому приходится иметь дело с огромным давлением общественности, жаждущей некой исторической справедливости. По всем этим причинам чрезвычайно важно, чтобы только жизнеспособные дела доходили до суда. Предоставление потерпевшему «возможности оказаться в суде» – это не какой-то там абстрактный административной процесс. Людей, возможно переживших в детстве сексуальное насилие, ждут годы бесконечно откладываемых слушаний. Им придется заново пережить – теперь уже на всеобщем обозрении – свои былые страдания, о которых они надеялись навсегда позабыть. Они, а также их близкие, будут подвергнуты перекрестным допросам, затрагивающим самые интимные аспекты их личной и половой жизни. Родственники будут стравлены между собой, семьи будут разрушены без надежды на воссоединение. Жгучая боль от оправдательного приговора, сколько бы раз вы ни пытались заверить в обратном, может на всю жизнь стать «свидетельством» того, что жертве не поверили.
Судебные разбирательства по обвинениям в сексуальном насилии – дело крайне непростое и неблагодарное.
Подобное может быть оправдано – с точки зрения основ человеческой морали, равно как и здравого смысла, – только когда существуют реальные перспективы того, что государству удастся доказать вину подсудимого. Любые доводы, которые отрицают первоочередность этого фактора, являются липой. В противном случае потерпевший превращается в инструмент достижения совершенно иной цели, для которой уголовные суды не были задуманы и для которой они совершенно не подходят. Так, уголовные суды не предназначены, например, для очищения души или предоставления жертве возможности выступить в суде, поставить точку. Если подобное случится само собой по ходу судебного разбирательства, то это только к лучшему, однако опыт показывает, что куда с большей вероятностью переполняющие потерпевшего по окончании дачи показаний эмоции принесут ему либо облегчение, либо сожаление, но уж точно не станут поводом для торжества. Зал суда – это не кабинет психотерапевта. Перекрестный допрос – не психотерапия. Точно так же не предназначены суды и для создания статистики, угодной высшему руководству Королевской уголовной прокуратуры или политикам, преследующим какие-то свои интересы, которые ставятся ими выше независимости прокуратуры. Суды не должны быть переполнены неразрешимыми делами, только чтобы дать вечно настроенным против подсудимых СМИ представление, насколько серьезно мы относимся к подобного рода вещам. Наплыв дел со слабой доказательной базой уж точно не сможет повысить количество обвинительных приговоров. У судов должна быть одна-единственная конечная цель – проверять предъявленные государством обвинения. Только для этого судебная система и была создана. Она контролирует достоверность доказательств, приводимых государством в поддержку своей версии, и задает лицам, устанавливающим вопросы факта
[9], один-единственный вопрос: уверены ли вы в вине подсудимого? Если обвинение считает, что вероятность признания подсудимого виновным ничтожно мала либо же что судебное преследование противоречит общественным интересам, то эти факторы должны перевесить любую другую аргументацию. И хотя я никоим образом не ожидаю, что подобная правда будет сообщаться обвинителями потерпевшим в столь строгой форме, но я все-таки считаю, что необходимо эту правду признавать и действовать, исходя из нее, а не пытаться найти компромисс – в первую очередь это касается наших законодателей. Работа обвинителя, как сказал мне однажды мой мудрый коллега, не в том, чтобы пользоваться популярностью. И уж точно, говоря словами еще более мудрого судьи, она не в достижении мудацких чиновничьих плановых показателей.
Уголовные суды не предназначены, например, для очищения души или предоставления жертве возможности выступить там, поставить точку.
Чтобы выйти из тупика, в котором мы все оказались, судья придумал просто гениальный ход. Он приказал, чтобы прокурор явился в суд и лично объяснил свое решение. Как только эти слова были мной озвучены в телефонную трубку, последовал резкий ответ:
– Слушайте, просто не предоставляйте никаких доказательств. До свидания.
Чего и следовало ожидать. После месяцев утомительных пререканий вразумительные указания наконец последовали. Только понадобилось пригрозить необходимостью покинуть насиженное место в его кабинете и войти в подземелья уголовных судов, дав публичный ответ за свое решение, чтобы этот чинуша поступил так, как того требуют интересы потерпевших и общественности. А ведь подобный случай далеко не исключение. Впрочем, не исключением – как я потом узнал – была и ответная мера судьи.
Людей, подвергшихся в детстве сексуальному насилию, ждут годы бесконечно откладываемых слушаний. Им придется заново пережить свои былые страдания, о которых они надеялись навсегда забыть.
Вскоре после того случая один мой коллега выступал обвинителем по делу о нападении на расовой почве. Подсудимый был уже признан виновным за серию вооруженных ограблений с применением насилия и ожидал вынесения приговора, однако сначала было необходимо разобраться с этими новыми подробностями. В перерывах между ограблениями ювелирных магазинов он врезал своей девушке, назвав ее «белой сукой». Он признал факт нападения. Только вот отрицал, что сказал эти слова. Так как нападения на расовой почве имеют особую важность для статистов Королевской уголовной прокуратуры (несмотря на то что на сам приговор в свете вооруженных ограблений это в данном случае вряд ли бы оказало хоть какое-то влияние), то, как было сказано моему другу, эти обвинения ни за что на свете нельзя снимать. Даже с согласия потерпевшей. Как и в случае с делом Райана: когда багровому от злости судье сообщили о позиции прокуратуры, он потребовал личных объяснений от начальника местного отделения прокуратуры. И опять-таки стоило это требование передать, как чудесным образом было немедленно постановлено, что, возможно – но только возможно, – продолжать уголовное преследование вовсе и не в интересах общественности.
Потерпевшие и обвиняемые
Мы скрываем от потерпевших один маленький грязный секрет: наибольший стресс и расстройство приносят не те аспекты уголовного процесса, что возникают случайно по ходу его развития, а заложенные самой системой состязательного правосудия, которая стравливает государство с подсудимым. И подобная динамика заслуживает более подробного рассмотрения. Потому что на удочку лозунгов про то, что жертва ставится на первое место, непременно попадутся ранимые люди, верящие, что источник подобной психологической травмы можно будет без труда контролировать. И лживые политики вовсю потворствуют подобным заблуждениям, а то и вовсе стремятся абы как их реализовать, не отдавая себе отчет о том, какой вред они тем самым причиняют.
