Почему же полиция так поспешила поверить Нику, решив, будто он «говорит чистую правду»? Да потому, что, как оказалось, им так было велено. Начиная с 2002 года стратегия Колледжа Полицейской службы (официальный орган полиции в Англии и Уэльсе, выполняющий образовательные и другие функции) выражалась следующим образом: «Принцип [полиции] заключается в том, чтобы поверить впервые услышанным обвинениям из уст жертвы преступления. Усомниться в правдивости обвинений можно лишь после полного и тщательного расследования» (21).
Доказательствам, противоречащим версии заявителя, не уделяется должного внимания, и предвзятое отношение ставит в приоритет все то, что может подтвердить версию, в которую полиции было велено верить.
В своем докладе за 2014 год, посвященном полицейской статистике преступлений, инспекторат полицейских сил Ее Величества пошел еще дальше, заявив: «Допущение, что жертве преступления всегда следует верить, необходимо закрепить на официальном уровне» (22).
Слово «жертва» намеренно использовалось вместо нейтрального «заявитель» или «истец», как принято говорить в суде. Подобный подход автоматически присваивал любому подавшему заявление официальный статус «жертвы» (23). Поступая иначе, как утверждала полиция, они бы «значительно подорвали доверие жертв преступлений к властям» (24).
Чрезмерное усердие в попытках исправить непростительные промахи прошлого с точки зрения политики прекрасно можно понять. Только вот с точки зрения практики, юриспруденции и здравого смысла подобные действия представляют собой немыслимую опасность. В том, что подобная политика была принята незаметно, не вызвав широкого внимания общественности, есть и наша вина. А ведь она бессовестно исковеркала понятие бремени доказывания. Первый шаг следственного процесса – было ли совершено преступление? – посчитали лишним. Если в прошлом во всех этих громких делах о сексуальном насилии над детьми полиция по умолчанию отказывалась верить любым обвинениям, то теперь она бросилась в другую крайность, решив так же бездумно верить всем на слово. Галочка уже поставлена без лишних вопросов. Снять полиция ее согласится, лишь когда окончательно убедится в обратном.
Я не смогу дать оценку всему произошедшему лучше самого сэра Ричарда: подобная политика «извращает нашу систему правосудия и пытается навязать думающему своей головой следователю искусственное, заведомо ложное мышление» (25). Она «приводила и будет приводить к судебным ошибкам чудовищных масштабов» (26).
Доклад по операции «Мидлэнд» вскрыл губительные последствия приверженности полиции подобного подхода. Когда она верит словам каждого обратившегося за помощью, то абсурдные обвинения начинают подвергаться проверке, когда уже слишком поздно. К бессвязным рассказам про правительственные заговоры относятся как к непреложным, не подвергая их тому же самому скрупулезному анализу, который применяется полицией ко всем отрицаниям вины ложно обвиненными людьми. Доказательствам, противоречащим версии заявителя, не уделяется должного внимания, и предвзятое отношение ставит в приоритет все то, что может подтвердить версию, в которую полиции было велено верить.
Подобная «установка» верить всем заявителям неизбежно привела к тому, что в ходе операции «Мидлэнд» полиция вовсю нарушала правила. Ричард обнаружил невероятные сорок три отдельных нарушения в ходе расследования. Полиция ввела судью в заблуждение, чтобы тот разрешил им проводить получившие широкую огласку «рейды» по домам пожилых, слабых подозреваемых, несмотря на «отсутствие разумных оснований подозревать совершение ими какого-либо подсудного действия». Полицейские помогли Нику заполнить все необходимые бумаги для исков о компенсации (27). Пристрастное отношение привело к подавлению логики и здравого смысла, из-за чего расследование – а также степень причиненной обвиненным боли – зашло гораздо дальше, чем следовало. По результатам данного доклада материалы по четырем следователям и одному заместителю комиссара были переданы на рассмотрение независимой комиссии по рассмотрению жалоб на полицию.
Я повторю свое предостережение: не следует ошибочно предполагать, будто своими рассказами про Сьюзан и Ника я хочу сказать, будто большинство, ну или, по крайней мере, значительная часть обвинений в сексуальном насилии – клевета. Но некоторые таковыми являются. Так что напрашивается неприятный вопрос: скольким еще Никам или Сьюзан, за последние четырнадцать лет процветания описанного подхода заявившим о том, что стали жертвами зверского насилия, полиция безоговорочно поверила, даже не удосужившись должным образом проверить их показания, какими бы абсурдными они ни были?
Государству нельзя доверять поиск истины. Будь то некомпетентность или давление, что-то да мешает ему добросовестно выполнять свою работу.
Насколько ограниченными были рамки проведенных расследований? Как много зацепок было упущено следователями? Сколько раз они закрывали глаза на противоречия в словах заявителя? Сколько подлежащих представлению защиты документов не были включены в список неиспользованных материалов, сколько документов не было получено из-за их кажущейся бессмысленности в свете уверенности, вкладываемой в слова заявителя? Сколько еще невиновных сидят за решеткой, получив, подобно Уоррену Блэквеллу, клеймо мерзкого сексуального маньяка, из-за смещения холодного, установленного законом нейтралитета следователей под гнетом политической доктрины?
И если невиновные люди были – а мы вынуждены признать, что такое возможно – действительно лишены свободы из-за подобной модели поведения нашей полиции, то это уже не законотворчество, а чистой воды политика в самом грязном своем проявлении. Конечно, состязательный принцип сложно назвать панацеей от этой проблемы, однако особая подверженность следственной системы судопроизводства политическому влиянию очевидна. Когда весь процесс сбора доказательств целиком и полностью поручается государственному аппарату, настолько легко подвергаемому противоречащим справедливости, поиску истины и даже букве закона принципам, то столь огромное пространство для государственного произвола я считаю попросту недопустимым. В состязательном судопроизводстве хотя бы все выдумки истца или должностные преступления полицейских гарантированно пройдут ожесточенную проверку перекрестным допросом в суде, на которую политика и следователь не в состоянии как-либо повлиять.
Как по мне, так история преподает нам урок: только государству доверять поиск истины нельзя. Будь то некомпетентность или политическое давление, что-то да мешает ему добросовестно выполнять свою работу. И если подобная уступка разрешается, то, как мне кажется, единственной осмысленной предохранительной мерой является поручение защиты независимому, не связанному с государством лицу, чтобы оно продвигало позицию защиты с тем же усердием, мастерством и вовлеченностью, что и обвинение, и не менее рьяно ставило под сомнение все предположения обвинения. А также наличие независимой коллегии судей, которую бы стороны наделяли правом решать, были ли обвинения доказаны достаточно убедительно с точки зрения существующих стандартов уголовного права. Что снова возвращает нас к некой форме состязательного судопроизводства.
