На практике, разумеется, из этих сырых данных вряд ли можно делать какие-то выводы. «Идеальный» уровень успешных апелляций определить не проще, чем «идеальный» уровень обвинительных приговоров. Если воздержаться от очевидных наблюдений, что стопроцентный или нулевой уровень успешных апелляций был бы в корне неверным, то очень сложно прийти к выводу, справляется ли со своими задачами первая ступень апелляционной системы. То, что 99,87 % приговоров остаются без изменения, может говорить о многом. Это может означать, что наша система судопроизводства в подавляющем большинстве случаев выносит справедливое решение. Или же говорить о том, что огромное количество судебных ошибок не попадает на рассмотрение из-за слишком строгих критериев подачи апелляции. Точно так же 6,6 % удовлетворенных апелляций могут показаться слишком маленьким показателем, однако этому также могут быть различные объяснения. Приблизительно 10 % всех апелляций подается не представленными адвокатами заявителями, которым их адвокаты сказали, что никакого смысла оспаривать приговор нет, однако они все равно решили попытать счастья с сомнительной апелляцией (8). Некоторые адвокаты могут дать чересчур оптимистичную рекомендацию подать апелляцию с целью задобрить трудного клиента или обеспечить себя дополнительной работой. Зачастую адвокаты совершенно правильно указывают на обнаруженные ими ошибки в судебном процессе, либо обнаруживаются новые относящиеся к делу материалы, однако суд не находит их достаточно серьезными, чтобы в рамках закона повлиять на вынесенный приговор.
В академических кругах полно критики на работу Апелляционного суда, а также того, до какой степени Лорды и Леди Апелляционного суда изгаляются, чтобы оправдать сохранение приговоров в силе, несмотря на обнаруженную якобы очевидную ошибку и несправедливость. Согласно их утверждениям, Лорды и Леди Апелляционного суда слишком часто находят способ преуменьшить промахи судебной системы или объяснить очевидные недоработки при вынесении приговора своими «Да, но…». И уж определенно в нашей истории достаточно примеров, изобличающих Апелляционный суд в данном отношении. Аналитики уголовного права Макконвилль и Марш подвели следующий малопривлекательный итог.
Отчетливо прослеживался решительный настрой официальных лиц оставлять в силе приговоры, несмотря на обилие противоречащих им доказательств. Например, в деле об убийстве Карла Бриджуотера. 13-летний школьник Карл Бриджуотер подрабатывал разносчиком газет. 19 сентября 1978 года он принес газету на ферму пожилой супружеской пары. Хозяев не было, а дом в это время грабили. Бриджуотер вошел в дом, чтобы выяснить, в чем дело. Его насильно потащили в гостиную и там застрелили в упор. Убийца не оставил никаких следов. Шесть недель спустя, недалеко от места, где произошло убийство, была ограблена другая ферма. Воров поймали, и в конце концов один из них сказал, что убийство Карла Бриджуотера тоже совершили они. Осужденные неоднократно держали многодневные голодовки. Было отмечено, что ни одного вещественного доказательства их преступления в ходе следствия обнаружено не было. Приговор был основан на признании обвиняемого, которое было сфабриковано двумя расследовавшими убийство полицейскими, подделавшими подпись подозреваемого и его показания. Трое обвиняемых (четвертый скончался в тюрьме от сердечного приступа), ошибочно осужденных в 1979 году, были оправданы лишь в 1997 году, после шести отдельных полицейских расследований и двух предыдущих неудачных апелляций. Гилфордская четверка, осужденная в 1975 году, была оправдана лишь в 1989 году, и за это время один из них также умер в заключении (Джузеппе Конлон); апелляции по похожему делу Магуайрской семерки упорно отклонялись вплоть до 1991 года; апелляция Стефана Кишко, осужденного в 1976 году за убийство, которого он, возможно, не совершал, была отклонена, и судья Бридж (который также участвовал в рассмотрении дела Бирмингемской четверки) заявил об отсутствии «каких-либо оснований» для удовлетворения апелляции, в результате чего Кишко был оправдан лишь в 1992 году (Стефан Кишко, налоговый служащий из семьи украинских и словенских иммигрантов, был приговорен к пожизненному заключению за убийство на сексуальной почве, которое он не совершал, и провел в тюрьме почти 17 лет). А приговор Кардиффской троице за убийство в 1988 году был отменен лишь в 1992-м, а их имя было окончательно реабилитировано лишь после осуждения настоящего убийцы в 2003 году (9).
Вместе с тем, будучи лично не знаком с верхушкой судебного сословия 2018 года, я не собираюсь делать какие-либо выводы об их политике либо навешивать на них грехи их предшественников, равно как и не стану вступать в дебаты относительно того, является ли наш Апелляционный суд по своей сути консервативным с маленькой буквы. У других людей предостаточно интеллектуальных возможностей и авторитета, чтобы куда справедливее меня рассудить этот вопрос. Вместо этого мне хотелось бы сосредоточиться на том, что именно происходит, когда невиновной жертве судебной ошибки удается наконец убедить Апелляционный суд отменить свой приговор. После того как решение оправдать принято, каким именно образом государство заглаживает свою вину?
В деле об убийстве Карла Бриджуотера трое обвиняемых (четвертый скончался в тюрьме от сердечного приступа), ошибочно осужденных в 1979 году, были оправданы лишь в 1997-м после шести отдельных полицейских расследований и двух предыдущих неудачных апелляций.
Общий тон задает привлекающее внимание отсутствие какой-либо помпезности, которая могла бы сопровождать исправление допущенной государством ошибки. За исключением особых дел, захватывающих внимание прессы, общественность практически ничего не слышит про несправедливые приговоры. Из 625 ненадежных приговоров, отмененных Апелляционным судом в период с октября 2011 года по сентябрь 2016 года (10), можно, пожалуй, на пальцах одной руки сосчитать, скольким из них было уделено внимание где-либо, кроме судебных реестров.
Разумеется, не каждый отмененный приговор является следствием установленной невиновности. По некоторым из этих успешных апелляций был проведен повторный суд, по результатам которого обвиняемый был осужден повторно. В некоторых случаях отмена была обусловлена скорее должностным нарушением полиции или прокуратуры, чем недостаточностью доказательств. Но как бы то ни было, эти 625 ошибочных приговоров – где-то по сотне в год – почили в безвестности. Если Королевская уголовная прокуратура созывает пресс-конференцию уже после предъявления обвинений подозреваемому в громком деле, никакого аналогичного публичного признания ошибки, когда система дает сбой, не происходит. Никаких извинений из официальных уст.
Когда в августе 2016 года офис генерального прокурора гордо похвастался, что Апелляционный суд увеличил срок заключения «более чем для ста преступников» (11), правительство почему-то не стало упоминать, что приблизительно за тот же период времени почти в десять раз больше тюремных сроков (997) были сокращены Апелляционным судом как чрезмерные или незаконные (12).
Подобная манера предоставления информации, пожалуй, является отражением общественного настроя. Никому не хочется думать, что система может подвести. Мы верим, что человек за решеткой заслуживает там находиться. Гораздо приятней радоваться тому, что полиция засаживает плохих, чем зацикливаться на случаях, когда страдают невиновные.
