Наша система устроена так, что если вы не сможете в соответствии с высочайшими судебными стандартами доказать свою невиновность, то никакой судебной ошибки признано не будет. Как результат, получается юридическая фикция, присваивающая понятию «судебной ошибки» совсем иной смысл, чем мы все его понимаем. Об этом говорилось уже в 1994 году, еще до того, как критерии были ужесточены, когда Хранитель свитков (Хранитель или Мастер свитков и записей канцелярии Англии, известный как «Мастер свитков», является вторым по старшинству судьей в Англии и Уэльсе после лорда-судьи и является президентом Гражданского отдела Апелляционного суда и главой гражданского правосудия) сказал о заявителе:
– Он заслуживает во всех отношениях такого обращения, как если бы никогда не был осужден. И я не утверждаю, будто мистер Бэйтмэн не стал жертвой того, что человек с улицы назвал бы судебной ошибкой. Он провел в тюрьме три с половиной года, в то время как изначально не должен быть осужден и приговорен к тюрьме… Но вопрос, на мой взгляд, не в этом. Вопрос в том, отвечает ли судебная ошибка, от которой мистер Бэйтмэн пострадал, тем критериям, которые утверждены в законе как необходимое условие для получения права требовать компенсацию (17).
Как результат, у нас в обществе есть целая группа «почти невиновных» обездоленных людей, которых мы считаем жертвами судебных ошибок в соответствии с пониманием данного термина «человеком с улицы», однако от которых ждем принять последствия своего ошибочного осуждения как плату за членство в нашем просветленном демократическом обществе. Сложно не видеть во всем этом признание того, что, несмотря на все наши многолетние традиции, которым мы придаем столько значения, мы все равно склоняемся к перешептыванию в духе «нет дыма без огня». Вместо того чтобы принять и признать ведомственную оплошность, мы задаем недостижимые стандарты для жертв судебных ошибок, а затем, когда они неизбежно до них недотягивают, глубоко-глубоко в душе успокаиваем себя, что этот человек на самом деле не пострадал. Это лишь оттенок серого. Система взяла нужного человека, просто доказать его вину мы в суде не смогли. Государство не подвело. Не было никакой несправедливости. Проходите, не толпитесь.
И как по мне, так подобное отношение бьет в самое сердце всего изначального предназначения нашей уголовной судебной системы. Оно вырывает с корнем все наши представления о невиновности и вине, возводя для этих терминов искусственные сооружения с единственной целью сэкономить государственные деньги. Государству сказано, что если обвинительный приговор, вынесенный им одному из нас, основан на настолько подорванных доказательствах, что на их основании человека в принципе нельзя осудить, то оно может даже не извиняться. Осознанное разрушение человеческой жизни, ставшее следствием нарушения столь дорогих нам принципов, как бремя и стандарты доказывания, может быть попросту проигнорировано как не заслуживающее даже извинений. И опять-таки государство само наделило себя правом поступать подобным образом, не предупредив об этом кого-либо из широкой общественности, не говоря уже о несчастливых викторах неалонах нашего общества. Такая вот обычная экономия, сопровождающаяся уничтожением втихую наших главных идеалов.
В октябре 2016 года, переродившись в виде министра транспорта, Крис Грэйлинг объявил о введении новой, более щедрой схемы компенсации для пассажиров, чьи поезда были задержаны более чем на пятнадцать минут. Он сказал, что будет справедливо «поставить пассажиров на первое место» и «позаботиться о том, чтобы они получили положенную им компенсацию» за неудобства, вызванные не зависящими от них факторами (18).
12. Моя заключительная речь
«Правосудие? – правосудие в соседнем мире, в этом мире у нас закон».
Уильям Гаддис, A Frolic of His Own (1994)
У Джеймса было все. Он был младшим врачом, ему недавно исполнилось тридцать три, и он был на пути к тому, чтобы значительно превзойти все карьерные ожидания, которые сулила ему судьба со временем учебы на медицинском. Он был женат на Никки, тридцатидвухлетней учительнице, и недавно они купили свой первый дом в утопающем в зелени пригороде столицы, строя на ближайшее будущее планы заполнить его маленькие комнаты детьми, которых они оба так хотели.
На тридцатитрехлетие Джеймса Никки заказала столик в одном невероятно модном коктейль-баре, где они могли насладиться нарочито дорогими напитками с джином перед ужином. Никки расположилась за их отгороженным столиком, а Джеймс, гладко выбритый и в праздничной рубашке в красную клетку, направился к бару. Дождавшись своей очереди в шумной толпе, Джеймс наконец протиснулся к стойке. Обвешанный пирсингом бармен принял его заказ и начал смешивать для него два сливовых джин-физза. Почувствовав резкий толчок
справа, Джеймс увидел, как один подпитый посетитель, распихивая всех локтями, пробирается к стойке, выпятив свою громадную тушу перед двумя женщинами, терпеливо ожидавшими своей очереди за Джеймсом. Расплатившись за напитки и поблагодарив бармена, Джеймс сказал женщинам, что они следующие.
То, что случилось дальше, Джеймс не смог толком объяснить даже в суде. Он услышал какой-то крик, брошенный ему в спину. Он почувствовал толчок сзади, от которого рухнул на колени, порезав руки о разбившиеся стаканы, и сверху на него градом обрушились удары. Завязавшаяся драка стала распространяться, словно лесной пожар, и Джеймс пополз прочь от бара, намереваясь добраться до Никки и увести ее в безопасное место. Решив, что она, должно быть, выбралась наружу, он, охваченный паническим страхом, поплелся к выходу.
Вывалившись на улицу, где шел дождь, он увидел стоящую у фонарного столба Никки и вздохнул с облегчением. Он пошел к ней под вой полицейских сирен, сжимая руки, чтобы остановить кровь, но не успел до нее дойти, как раздался голос:
– Это он, – парень в красной рубашке.
Эти слова стали основным слоганом обвинения. Недоумевающего Джеймса арестовали, заковали в наручники и увезли прочь, и лишь в полицейском участке причины его задержания всплыли: мужчину, что толкался в баре, – Ричарда, – многократно ударили разбитым стаканом по лицу, после чего продолжили его жестокое избиение, пока тот валялся на полу. Нанесенные травмы, как оказалось позже, были ужасными: потерянный глаз, многочисленные переломы лицевых костей и кровоизлияние в мозг, повлекшее за собой необратимые повреждения. И все свидетели обвинения сошлись в одном: на виновнике была надета ярко-красная рубашка. На записи с видеокамеры очень плохого качества было видно, как мужчина в красной рубашке, лицо которого не разобрать, с силой вставляет битый стакан в лицо Ричарду, а когда тот падает на пол, многократно пинает его и наступает ему на голову. Один из завсегдатаев опознал в Джеймсе «парня в красном», но не Ричард, который не мог вспомнить лица того, кто на него напал.
Позиция обвинения основывалась на том факте, что видеокамера на потолке показала лишь одного мужчину в красной рубашке в баре в то время, как Джеймс, по всеобщему согласию, там находился. Порезы на руках Джеймса также, по их словам, доказывали, что он держал стекло, вонзая его в лицо Ричарду. Слова Джеймса о том, что он ни при чем, что он отполз прочь, когда разразилась бойня, были названы жалкой ложью.
