— Никто меня не ищет, — хмуро ответила я.
— Тогда что ты ломаешься как девочка?
— Другого люблю.
— С башни прыгать собираешься? Нет?
— Я же не малолетняя дурочка, — обиженно ответила я. — Я просто по весне сбегу.
— Куда? К родителям? Примут они тебя? Зачем им в доме взрослая девка с брачными метками?
— В степь сбегу, — ответила я. — Там у меня… там…
Максимилиан приподнялся на локте и уставился на меня с изумлением.
— Я уж думал, ты разумная девица, — протянул он. — Кто в своем уме в степь сунется? Да хоть какой у тебя там любовник, в чем я, кстати, сомневаюсь, степняки никогда деликатностью не отличались… но идти третьей женой в шатер? Быть вещью, имуществом, как конь? Нет, хуже коня, дешевле!
— Он обещал, что я единственной буду, — пробормотала я неуверенно. — Любимой.
— Степняк? Обещал? Признавался в любви? Ты сейчас тех кривоногих косоглазых коротышек с желтой мордой имеешь в виду? Или у нас еще какие-то степняки завелись, которые умеют с женщинами разговаривать, а не просто закидывают их на коня и тащат в свой шатер? Давно я не был в степи, надо съездить.
— Если вы были в степи, то, наверное, слышали о шабаки?
— Шабаки, она же звездная кобылица? Хм. Это их степная баба, возведенная в ранг богини? Предположим. Тебя выбрали шабаки? Забавно, но бывает. Ну правильно, у них с умными и красивыми женщинами проблемы. Их быстро обламывают. А чужачка в роли шабаки даже интересно. Что, тебя прямо все признали богиней? Кто там хан нынче? Шуран был, сейчас… сын его, какой-нибудь, наверное.
— Внук, — сказала я. — Таман.
— Таман… что-то слышал, но не помню. Степь от Галлии далеко, и бес с ней. Допустим, статус шабаки даст тебе некую свободу, власть и почет. Допустим, ты станешь женой этого хана Тумана. А дальше что? Наложницы всё равно будут, куда без них? По статусу положено. А потом ты беременная ходить будешь — кстати, постоянно будешь беременная, родишь с десяток степнячков с красивыми серыми глазами и ровными ногами, твой Туман, думаешь, будет поститься? Зачем ему это, когда рядом десяток на всё готовых баб? Спустя десять лет и восемь детей ты будешь развалюхой, а девочки для хана всегда найдутся молодые. Милослава, ты на самом деле собралась в степь?
— А если он любит меня? — упрямо спросила я. — По-настоящему любит?
— Если по-настоящему любит, — серьезно сказал Максимилиан. — Если это та самая любовь, которая дается раз в жизни, то стоит рискнуть. Ты сама любишь его также сильно?
Я промолчала. Если б любила так же, как он — не лежала бы на кровати с супругом, поглядывая на него с интересом. Таман вон отказался брать жену, меня много лет ждал. А я и за Волчека собиралась, и вчера по своей воле в чужую спальню явилась.
Наверное, я бы полюбила степняка всем сердцем, если бы жила с ним. Моя любовь была бы отражением его любви. Женщины умеют быть благодарными. Исключая болезненную страсть, конечно. Сегодня, сейчас, в стенах такого теплого замка Нефф, рядом с красивым зрелым мужчиной, Тамана не было в моей душе.
— Уходи, — тихо сказал мне Оберлинг. — Уходи в темноту своей спальни. Я не трону тебя. Весной доедем до храма и разведемся.
— Будет большой скандал, — заметила я. — Браенги столько лет пестовали свою мечту…
— Тебе ли не плевать на Браенгов? И на Оберлингов тоже. Пусть хоть глотки друг другу перегрызут, нам-то что?
В тишине и одиночестве своей спальни я пыталась понять, какого рожна я хочу от жизни. Степь ли, замок Нефф, еще что-то?
За недолгие годы своей жизни я научилась привязываться не столько к людям, сколько к домам. Дома невероятно похожи на своих владельцев. Поместье моего отца, светлое, родное, дарящее покой и мир, всегда было местом, где я чувствовала себя защищенной. Что бы ни случилось внутри или снаружи дома — это всё моё. Была в том доме надежность, сила, но бывали и внезапные сквозняки, и скрипящие половицы.
Дом Браенгов был мне чужим, враждебным. Он казался крупным больным животным, огрызающимся на всех чужаков.
Бывала я раньше и в тереме Волчека. Высокий, стоящий на берегу лесного озера, из светлого дерева, с острой крышей и резными ставнями, он был хорош горделивой мальчишечьей статью — как его владелец.
Замок Нефф был мной. Одиноким, брошенным, но держащимся с достоинством. Или Максимилианом — холодным и закрытым от всех. Мне кажется, у замка Нефф было большое сердце. Просто надо услышать его тоску.
Есть ли сердце у степного шатра? Таман лукав как песок и тверд, как сухая земля. Его шатер из войлока и цветных шкур внешне яркий, как рассвет над пустыней, а внутри роскошный, как степь в пору весенний дождей. Там множество разных подушек — шелковых, бархатных, вышитых. На полу лежат стеганные и лоскутные одеяла, звериные шкуры. Этот шатер создан для наслаждения жизнью, для нежных ласк, для жарких объятий. И для коварных интриг, конечно. Как его владелец он легко меняет свою суть, но его варварская роскошь остается неизменной. В полумраке и духоте и незаметно, что многие подушки уже вытерлись, одеяла засалились, а шкуры облезли. Такова вся Степь — сложно поворотить ее в нужную сторону. Она упрямо цепляется за традиции, молится своему дикому богу, поклоняется звездной кобылице.
Степняки не живут в шатрах. Они весь день проводят снаружи. Едят снаружи, моются снаружи, детей растят снаружи. Шатры для сна и для разврата. Что бы ни говорил Максимилиан, степняки считают телесную близость одной из важнейших сторон жизни — как еда и сон. Уединиться с тремя наложницами — ничего странного. Выкупить девственную дочь у соседа и вернуть ее утром едва живую — запросто. Подарить свою жену брату считается хорошим тоном. Взять рабыню на голой земле, в разгар работы, на глазах у соплеменников, у гостей — ну что сделаешь, горячему мужчине простительно.
Подобные нравы мне казались отвратительными, но и привлекали мою темную часть души. Я знала, что меня это не коснется никогда: я скорее умру, чем разделю своего мужчину с другой. Но будучи в степи, я не раз слышала стоны и шорох покрывал за тонкой стенкой шатра, видела, как мужчина, накручивая женские волосы на руку, пригибает ее к земле, ставя на колени. Подслушивала я и разговоры наложниц одного из вождей, и взгляды, которые они кидали на своего хозяина, были далеко не испуганными. Напротив, они ждали ночи с нетерпением, едва ли не в драку готовы были вступить, только чтобы утром выходить на дрожащих ногах из шатра своего повелителя.
Мне говорили, что Таман горяч и ненасытен в любви. Я не ревновала — он мне был никто. Женщины готовы были на всё, чтобы его взгляд упал на них. Но он всегда смотрел на меня, и в его глазах я сейчас бы рассмотрела обещания не только поцелуев.
Боюсь, сейчас, в полнолуние, я бы не устояла. Мне было душно, тело горело и будто кричало о том, что жаждет мужской ласки. Бесстыдная картина распростертой под кем-то степнячки, так некстати вспомнившаяся мне, будоражила воображение. Я словно ощущала, как мои волосы наматывает на руку мужчина, как между лопаток упирается горячая ладонь.
