– Кицунэ Юкико.
– Я знаю, кто вы, госпожа, – теперь в его голосе открыто звучала радость. – Для меня большая честь служить вам.
БУДЬ НАЧЕКУ. В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ, ОН СЛУЖИТ СЁГУНУ. ОН – ОРУЖИЕ В ЕГО МАШИНЕ…
Может быть, он вовсе не такой.
НЕ ПОЗВОЛЯЙ ОСЛЕПИТЬ СЕБЯ ЖЕЛАНИЕМ…
Боги, если ты еще раз скажешь «спариться», я закричу.
ДА КАК НЕ НАЗОВИ – СУТЬ ОДНА.
Я знаю, кто он и кому он служит. Не каждый, кто клянется в верности сёгуну, есть зло, Буруу. Я тоже ношу ирэдзуми Йоритомо на теле, помнишь?
Буруу фыркнул, отошел и прилег у железного прута, к которому был привязан. Он тяжело выдохнул сквозь ноздри, подняв потоком воздуха соломинку, которая взметнулась вверх и, кружась, затанцевала в воздухе. Железный самурай разглядывал его, не смущаясь.
– Он прекрасен, – сказал Хиро. – Ты правда слышишь его мысли?
– Хай, – кивнула она, внимательно наблюдая за железным самураем. – Наверное, это вызывает у тебя отвращение.
Хиро оглянулся через плечо, убедившись, что они одни.
– Я не сторонник Гильдии или их взглядов, – пожал он плечами, звякнув своими доспехами. – Гильдийцы изобретают для нас множество удивительных вещей. Неболёты, чейн-катаны, о-ёрой. Но все же я не понимаю, почему это дает им право диктовать принципы морали моему господину или его народу. Они не следуют Кодексу Бусидо. Они – механики, ремесленники. Но не священники. Не для меня.
В его голосе звучало спокойное убеждение, вызвавшее покалывание в позвоночнике Юкико. Она уставилась ему в глаза, сопротивляясь единственному желанию – погрузиться и утонуть в них. И хотя она с радостью выслушала его признание в несогласии с Гильдией, предупреждение Буруу несмолкаемым эхом звучало в ее голове. По странному стечению обстоятельств, этот самурай оказался ее охранником. Ее тюремщиком.
Тюремщиком с самыми красивыми глазами, которые ей когда-либо доводилось видеть…
– Ничто в вас не может вызвать мое отвращение, госпожа.
Сердце в груди Юкико стучало так громко, что она едва слышала его голос.
РАЙДЗИН, ЗАБЕРИ МЕНЯ ПРЯМО СЕЙЧАС.
Она бросила на Буруу сердитый взгляд, когда тот перевернулся на спину и протянул лапы к небу.
СМИЛУЙСЯ НАДО МНОЙ, ОТЕЦ. ЗАБЕРИ МОИ КРЫЛЬЯ. ПРИКУЙ МЕНЯ К ВОНЮЧЕЙ ЗЕМЛЕ. НО ИЗБАВЬ МЕНЯ ОТ ЭТОЙ ПЫТКИ.
Заткнись, пожалуйста.
– Пойдем, – она взглянула на самурая и кивнула в сторону выхода. – Мне надо увидеть отца. Если ты теперь моя нянька, полагаю, тебе лучше пойти со мной.
Она повернулась, чтобы уйти, и бросила последний взгляд на прикованного цепью арашитору. Он выглядел совершенно несчастным – дитя грома и бескрайнего неба, заключенное в грязную клетку на арене, построенной для убийств и бессмысленных кровопролитий. Ее сердце захлебнулось от жалости. Она понимала, что он никогда бы не появился здесь, если бы не она.
Я вернусь, Буруу. Очень скоро.
Он моргнул ей глазами – цвета расплавленного мёда. Для посторонних выражение его морды показалось бы совершенно безразличным – ни губ, чтобы улыбаться, ни бровей, чтобы хмуриться. Просто маска из гладких линий и белых перьев, прилизанных и неподвижных. Но она видела и наклон его головы, и хвост, бьющий из стороны в сторону, и бока, вздымающиеся при вздохе и опускающиеся при выдохе.
Она чувствовала внутри него глыбу – каменную глыбу, на которую он опирался и которая была сутью его существа. Как компас, по которому он пройдет через тьму, выдержит эту пытку от рук насекомых, и смело вырвется на свободу – к свету молний и вою ветра. Он вернется домой.
Это была любовь.
Он кивнул и спрятал голову под искалеченным крылом.
Я БУДУ ЗДЕСЬ.
26. Знамения
Оно поджидало его каждый раз, стоило ему закрыть глаза. Тень в темной комнате, дыхание прерывается в ожидании, когда свеча оживит ее. Но он чувствовал его присутствие, зримое или незримое, даже в минуты пробуждения, как только уходила ночь. Оно – его неотъемлемая часть, как сердце, качавшее кровь, как металлическая кожа, защищавшая его тело.
Видение.
Оно появилось в момент его пробуждения, той ночью, когда они выдернули его из постели, заполнили легкие дымом и заставили открыть глаза, чтобы посмотреть на ожидавшее его будущее. И в тот ужасный момент он увидел, кем станет. Он увидел ужас и величие, услышал мрачный марш неизбежного, звучавший в его сознании. С того момента и до сегодняшнего дня этот сон таился в теплом темном пространстве мозга. Он спал и во сне думал, как избежать этого.
Теперь он слышал их голоса. Сотни кроваво-красных глаз направлены вверх, сотни лиц глядят на него с таким воодушевлением, какого трудно ожидать от гладкой безжизненной латуни. Руки высоко подняты. Металлические голоса звенят, эхом отражаясь от гладких камней. Они обращаются к нему, как обращались всегда.
– Кин-сан.
И он отвечает, как отвечал всегда.
– Это не мое имя.
– Киоши-сан.
Резкий металлический голос, словно жужжание голодной лотосовой мухи, выталкивает его из темной глубины на свет, бьющий в глаза. Он стряхнул остатки сна, давившего на веки в грязном свечении галогена, и поискал источник звука. Он лежал на серых простынях, на металлической койке, стоявшей у стены из желтого камня, покрытого испарениями. Он узнал гул системы фильтрации воздуха, шумный стон, стук и лязг двигателей на заднем плане. Эту мелодию он слышал со дня своего рождения – колыбельная дома капитула в Кигене. Воздух был влажным, кожа блестела от пота, и он, впитываясь в марлю, вызывал зуд. Он провел рукой по марле, и она скомкалась, как сухая бумага. Он понял, что все еще лежит без «кожи», но его уже подключили к мехабаку, у ключиц и под ребрами установлены штыковые устройства, вдоль позвоночника змеятся провода датчиков. Инстинктивно он щелкнул несколькими шариками устройства, чтобы проверить работу передающих кабелей, и получил краткое подтверждение.
– Киоши-сан.
Кин повернулся на звук – тяжелое, как скрежет бензопилы, дыхание – и увидел тень, закрывшую от него свет. Он увидел широкий силуэт гильдийца, склонившегося над ним в душном тепле. На гладких, скульптурно вылепленных линиях атмоскафандра мерцал тусклый свет, глаза горели, как задохнувшийся в смоге закат.
Страх насквозь пронзил Кина, и он облизнул внезапно высохшие губы. Он узнал этот скафандр – узор в виде тигровых полос из филиграни цвета серого железа по шлифованной латуни. В каждом слове, которое произносил гильдиец, звучала властность. И, конечно же, он узнал лицо. В отличие от жестких инсектоидных шлемов большинства лотосменов, уставившаяся на него сложная маска выглядела почти по-человечески. Вылепленные брови и округлые щеки юноши в расцвете лет изготовлены из гладкой шлифованной латуни – идеальная симметрия, которая по всем правилам должна была бы выглядеть красиво. Но что-то нарушало гармонию. Возможно, пучок сегментированных кабелей, льющихся изо рта, словно внутри рвотной массы из желудка железного кальмара находился ребенок. Возможно, горящие красным светом глаза, отбрасывавшие кровавое сияние на совершенные, безупречные щеки. Как бы то ни было, Кин всегда боялся этого лица-маски.
