Она подумала о Буруу – один, в заточении – и закрыла глаза.
Он, наверное, ненавидит меня.
Она сжала пальцы в перчатке в кулак, почувствовав холод железа. И от этого движения в перчатке сжался десяток псевдо-сухожилий, обхватив руку. Даже без подключенной энергии это грубое движение машины выглядело как прекрасный танец. Интересно, каково это – носить такой костюм, управлять его силой? Быть непроницаемым. Неприкосновенным.
А потом она вспомнила о несчастном Кине, заключенном в своей коже, как в ловушке. Его полутело, полужизнь – все время подключен к своему скафандру, как младенец связан пуповиной с матерью. Кабели, провода, питательные вещества. Жить, не чувствуя ни солнца на лице, ни свежего ветерка на теле, только украдкой, во тьме, в тиши. Какую цену надо заплатить, чтобы стать непроницаемым? Чтобы никто не мог прикоснуться к тебе, никогда, ни разу за всю твою жизнь.
Она поняла, что скучает по нему. Прошел почти месяц после их встречи в Йиши. Интересно, как он? Зажили ли его ожоги? Можно ли передать ему записку? Теперь она знала, что он переживал за нее больше, чем она за него. Что теми долгими ночами в лесу он увидел в ней что-то, что просто не могло быть реальностью. Ей хотелось поговорить с ним, рассказать, что она чувствует…
Она снова посмотрела на Хиро.
Что я чувствую?
Боль. Вину. Ничего похожего на справедливость.
Жертвой здесь был Буруу. Единственной невинной жертвой. Он ничего не хотел и ничего не просил. Он доверял ей. Верил, что она проведет их через бурю. Что они поднимутся над ней, и ветер будет наполнять их крылья, как паруса, когда они оставят этот вонючий город позади. А теперь они – нигде. Отец – в тюрьме. Буруу не сможет взлететь до зимней линьки. Как он выдержит здесь еще шесть месяцев, взаперти в этой вонючей яме? А что будет с отцом?
Они не выдержат. Они погибнут здесь.
Она сузила глаза, сжала ладонь в перчатке, чувствуя, как боль снова расползается по телу. И тут она увидела на тумбочке его – крошечный механический арашитора сверкал в свете заходящего солнца. Арашитора, которого Кин сделал для нее. Она положила его на ладонь в перчатке о-ёрой и поднесла к глазам.
Он был красив – замысловато соединенные между собой катушки с проволокой и поршни, и цепляющиеся друг за друга зубчики. Разум и ловкие пальцы машины изготовили его из тонкой латуни и часовых механизмов. Его создали ничем не занятые руки и разум мастера-политехника, пока он лежал на больничной койке, и тело его пыталось обрести прежнюю форму.
На металле была выгравирована маленькая морда: гордый взгляд и острый как бритва клюв. Юкико улыбнулась. Кину всегда нравился Буруу, хотя арашитора не отвечал ему взаимностью. Сходство было потрясающим – крошечный портрет хороших времен, написанный припоем на металле.
Крылья были крепкими, легкими. Кин сделал их из рисовой бумаги, закрепленной на латунном каркасе. Она провела пальцами по бумажным перьям и затаила дыхание, раскрыв рот и округлив глаза. Она завела пружину, и тигр выпрыгнул из рук, расправил крылья и плавно спикировал на покрывало со звуком, напоминающим стрекот цикад.
Руки мастера-политехника…
– Вот и ответ, – прошептала она. – Да помогут нам боги.
31. Сюрпризы
Лица людей ничего не выражали. Просто пустые лица.
Улей. Ячеистые стены пятиугольника, свет кварцевых галогенных ламп, мерцающий в замасленных корпусах. Воздух вибрировал от гимна, который пели тысячи машин: хор приводов, фальцет поршней и гидравлики, баритон железа в полой латуни и звуки хлопков. Внутри разворачивалось медленное хореографическое действо: шаровые опоры смазывались трансмиссионной жидкостью, переливаясь в сиянии кроваво-красных глаз, купаясь в вездесущей вони чи.
Его кожа должна была очищать воздух. Его датчики чистоты всегда были зелеными: яд, которым они наполняли мир, не проникал в их кровь. Но он мог поклясться, что чувствует, как этот запах дерет ему горло, ползет по деснам. Так было всегда, начиная с его тринадцатого дня рождения и агонии пробуждения. Их дар – вместе с металлической оболочкой для тела, трубками, пронзающими плоть и мышцы; постоянный страх, что виденное той ночью однажды сбудется.
Кожа крепка. Плоть слаба.
Эти слова постоянно звучали шепотом в его голове – привычная защита от собственной неуверенности, разрушительных мыслей, внушенных ему еще до того, как он понял их значение. Он помнил дни, когда они успокаивали его, приглушали вопросы, на которые не было ответов. Дни, когда он еще верил.
Кин дотронулся пальцами до лба, встретив трех сятеев – собратьев по Гильдии – в коридоре. Он отступил к стене, чтобы пропустить приземистую машину-служителя, которая катилась за ними. Служитель остановился, чтобы идентифицировать его, мигнул единственным пылающим красным глазом и выпустил две тонкие механические клешни, вибрирующих, как антенны. Он напоминал толстяка без лица, с паучьими лапами вместо рук, был отлит из металла и установлен на опоре из двух широких резиновых гусениц. Иногда Кину снились эти служители в кошмарах. Их будто бы выводили в огромном изнуряющем душном питомнике в недрах здания капитула. Не делали, а выращивали.
Служитель, пощелкав, идентифицировал его и покатился следом за собратьями.
Дым в воздухе, горение угля и чи, припой и искры. Мастерские капитула состояли из огромных коконов, последовательно соединенных каменными пуповинами и светящимися стальными диафрагмами, которые сжимались и расширялись, когда по ним кто-нибудь проходил. Здесь располагались пространства для разнообразных испытаний Секты боеприпасов, лабиринты Лже-особей, бесконечные коридоры ткачей «кожи». Десятки разных видов мастеров-политехников и тысячи машин всегда находились в движении. Здесь не было ни дневного света, ни окон, которые позволили бы внешнему миру заглянуть в эти мрачные катакомбы. Только постоянный гул галогенных ламп, яркими пятна выделявшихся в липком дымно-желтом сумраке.
Он вышел в главный хаб – святая святых производства кожи из кожи. Техники иночи
[16] принимали новую партию гайдзинов – единственный живой скот, оставшийся во всей Шиме теперь, когда огромные бойни стояли пустыми. Техники отделили несколько крупных мужчин устрашающего вида для боев на арене – их ожидала короткая, жестокая жизнь, которую они проведут, убивая своих собратьев под оглушительные одобряющие возгласы толпы. Сильных и здоровых затолкали в автофургоны, которые отправятся на рынок, а оттуда – на одно из бесконечных полей с удушающей пыльцой. Остальных сковали цепями и повели к бункерам для производства иночи – они станут топливом для машин.
Кин смотрел на их лица. Старые и молодые. Женские и детские. Растерянность. Шок. Отрешенные взгляды метались по этой адской яме, набитой металлическими инсектоидами и вонью горящих цветов. Он часто задавался вопросом, что сделали бы люди, живущие за этими стенами, если бы узнали, что славная война против варварских полчищ ведется не ради чести и славы, а потому что на островах Шима уже выловили и убили почти всех теплокровных существ. Выловили, убили и обработали в чанах иночи, а затем превратили в удобрение для полей, где растут и колышутся под ветром алые цветы, качающие кровь в сердце сёгуната. Стали бы жители Шимы так небрежно потягивать чай или курить трубки, если бы узнали, что цветок, питающий жизнь империи, не случайно называют кровавым лотосом?
