Дверь распахнулась, и на пороге появился он: кимоно из темно-красного шелка, расшитого золотом, за поясом оби – чейн-дайсё, длинные волосы стянуты в обычный хвост на затылке, в прекрасных глазах цвета морской волны отражается мерцающий свет круглых ламп.
– Хиро, – выдохнула она.
Он оглянулся через плечо, прикрыл кулак ладонью и поклонился своим собратьям из Элиты. В глазах самураев впервые за три дня мелькнуло нечто, похожее на сочувствие, и мужчины, не говоря ни слова, отвернулись и закрыли за ним дверь.
Она пересекла комнату и бросилась в его объятия, прежде чем он успел что-то сказать, крепко прижалась к груди, обхватив руками так сильно, что испугалась, как бы не сломать ему ребра. И когда их губы встретились, когда его руки коснулись ее тела, на короткое опьяняющее мгновение все мысли о тайных ходах под крышей, о соловьиных полах и кленах вылетели из ее головы. Остался только свежий запах его пота, слабый вкус саке на его губах, и сладкая дрожь внутри от его прикосновения. Под его руками шелк, скрывавший ее тело, тихой волной скользнул на пол. Когда их тела слились воедино, она закрыла глаза, страстно выдохнула его имя и забыла, как звучит ее собственное.
Утолив страсть, она положила голову ему на грудь в душной темноте и вспомнила все. Чувство вины тут же подняло голову – невидимый яд тонкой струйкой проник в прохладный горный ручей, превратив его в черный поток, как реки, текущие через сердце Кигена. Она подумала об отце и Буруу, которые страдают в заточении. О Кине, который без сна и отдыха трудится за верстаком. И даже о Хиро, который лежит рядом с ней, не подозревая о заговоре, сеть которого плетется у него под носом. И тогда, уютно устроившись в тепле его рук, она вдруг почувствовала себя в полном одиночестве.
– Поскорей бы убраться отсюда, – прошептала она.
– Неужели я такой ужасный? – приподнял бровь Хиро.
– Нет, конечно, – она улыбнулась, целуя его. – Но все остальное… всё вокруг кажется мне… грязным, запутанным. Здесь так много хитросплетений и ложь на лжи, – она покачала головой. – Я чувствую, как это все липнет ко мне. Меняет меня, превращая в нечто, чем я не хочу быть. Все здесь пропитано ядом.
– Ты побудешь здесь какое-то время. Постарайся с пользой провести это время. Как только сёгун успокоится, я попрошу у него разрешения ухаживать за тобой. Я отправил письмо своему отцу…
– Ухаживать за мной? Зачем, черт возьми?
– Чтобы я мог быть с тобой, – он нахмурился и привстал, опираясь на локоть.
– Хиро, ты и так со мной, прямо сейчас, – засмеялась она, снова целуя его.
– Чтобы я мог встречаться с тобой на людях, – он посмотрел ей в глаза. – Придя сюда без разрешения, я рисковал жизнью, Юкико. И ладно, если бы только своей. Ею я рисковал бы снова и снова, чтобы держать тебя в объятьях. Но мои товарищи, которые охраняют тебя. Слуги, которые сделали вид, что не заметили меня? Мы подвергаем опасности и их жизни, встречаясь тайно. – Он взял ее за руку и провел большим пальцем по костяшкам пальцев. – И, кроме того, я хочу, чтобы люди знали, что ты – моя. Я не хочу скрываться, прятаться по углам, как вор. Это позорит нас обоих.
– Боже, кого это волнует, что думают другие? Все, что имеет значение, – это мы с тобой.
– Это неправда. Мы должны думать о наших семьях. Наших званиях. Я присягнул верно служить Йоритомо-но-мие.
– Я знаю, Хиро.
– Тогда ты должна знать, что прежде всего я – его слуга. Я живу и умру согласно Кодексу Бусидо. Я должен держать свою клятву.
– Клятва лжецу – вовсе не клятва, – пробормотала она.
– Что ты сказала?
Вздохнув, она села, накинула тонкое кимоно на плечи и выскользнула из кровати. Шлепая босыми ногами по полированным доскам, она подошла к крошечному окну и остановилась, глядя в темную ночь Кигена. В конце лета краски потускнели. Скоро наступит осень, а потом мир погрузится в холодную зимнюю глубь. Поймет ли он ее, стоя у этого окна в одиночестве? Надо ли ей говорить, что она ускользнет задолго до первых снегопадов?
Она оглянулась на него, обхватив себя руками.
– Ты хороший человек, – сказала она. – Но ты не знаешь ничего о своем хозяине. Если бы знал, возможно, не стал бы ему подчиняться.
– Без клятвы, без господина самурай – ничто. Честь и честность, уважение и верность – это кодекс воина. В первую очередь я – самурай, Юкико. Я должен умело орудовать мечами, длинным и коротким, и должен быть готов умереть. Вот моя цель.
– Мне однажды сказали: «Служение может быть благородным делом, но только если твой хозяин благороден».
– Твой отец?
– Друг, – тихо вздохнула она. – Мне бы хотелось вас познакомить.
Она смотрела в темноту, слышала, как шепчется ветер с чахлой садовой листвой.
Танто снова был в ее руке, и по груди Даичи текла тонкая струйка крови. Она услышала, как нож со стуком упал на пол, услышала, как Даичи спрашивает ее: «Почему?»
Той ночью она как будто заново родилась. Стала другой. Стала лучше.
– Почему ты так говоришь? – в голосе Хиро зазвучал гнев, в глазах мелькнуло недоумение. – Ты словно хочешь, чтобы я усомнился в своем господине. Но без клятвы я – ничто. Бусидо – моя цель, мое сердце. Это – Путь. Йоритомо-но-мия – владыка этой империи. Все его люди обязаны хранить ему верность. В том числе и ты, Юкико.
Она видела, как поблескивали в темноте его глаза – прекрасные глаза цвета морской волны. Они снились девушке, заблудившейся в Йиши. Казалось, что все это было очень-очень давно – они и Кагэ, бесконечный волнующийся океан омытого дождем мрака. Девушка, которая бродила по лесу и мечтала об этих глазах, теперь казалась незнакомкой.
Юкико снова вздохнула и отвернулась от окна, освещенная ядовитым приглушенным светом луны за спиной. Она скинула кимоно с плеч и, обнаженная, скользнула в кровать и снова прильнула к нему. Закрыв глаза, она притворилась, что ей хватит следующих нескольких дней. Притворилась, что не лжет ему с каждым вздохом.
«Верный до безобразия», – сказала Аиша.
Она лежала в темноте с широко раскрытыми глазами, слушая, как бьется его сердце.
Я не могу ему сказать.
Хидео смотрел на грязный луч зари, пробивающийся сквозь мутное морское стекло, тени от которого тянулись по полу к постели. В руках он держал трубку с длинным мундштуком и чашей, вырезанной в виде головы тигра, из открытого рта медленно струился дымок. С утренней порцией лотоса было почти покончено; еще пара затяжек и все. Потом у него во рту появится сухость, потом заскребет в горле, и желание затянуться снова начнет расти. Это зелье – словно обезьяна, которая сидит у него на спине, без умолку болтает, втыкает пальцы ему в позвоночник. Словно демон, что знает все его секреты.
Старый ты дурак. Министр императорского двора. Имеющий глаза в каждом кабаке, уши на каждом углу. Ни человек, ни мышь не ускользнут от твоего взора на этой земле. А ты никак не можешь избавиться от пагубного пристрастия к этому жалкому сорняку.
