Ее кивка под его ладонью было достаточно. Дориан отпустил Фару, и она не издала ни звука.
«Слава богу!»
Его сердце бешено колотилось, рот все еще был переполнен слюной, а член пульсировал от желания. К радости Дориана, Фара почти не сопротивлялась, раздвигая ноги.
Горя от неистового желания, Дориан оперся на локти, силясь сдержать себя. Ее влажное лоно так и манило его. Разведя рукой в перчатке ее женские складочки, он провел по ним пальцем, а затем смазал ее нектаром выдающийся вверх бугорок.
Фара дрожала, но не произносила ни слова, как и обещала. Боже, если он немедленно не прикоснется к ней губами, то сойдет с ума.
Дориан не представлял, что делает, черт побери, но ее запах так и манил его вниз, пока он не прижался губами к ее лону. Ее бедра шевельнулись под ним и слегка приподнялись. Черт, он бы сказал, что Фара изо всех сил старалась оставаться безучастной, но ее тело предавало ее. Хорошо. Потому что его тоже предали.
У нее был вкус рая. Желания и освобождения. Желания и свершения. Женщины… Хищник в нем собрался пообедать и наесться до отвала.
И у него была целая жизнь, чтобы утолить голод.
Отчаянная потребность бороться с оковами исчезла у Фары в то мгновение, когда рот мужа накрыл ее пальцы. Язык Блэквелла провел длинную дорожку по ее лону. Он зарычал, и Фара всхлипнула в ответ, не в силах сдержаться.
Но она не произнесла ни слова. Ни. Единого. Слова.
Блэквелл превратился в того самого ягуара, которого Фара вспомнила, увидев своего будущего мужа. Его плечи перекатывались и сгибались, когда он готовился к пиру. Он не оставил без внимания ни единой части ее тела. Его дерзкий язык находил места, о существовании которых она и не подозревала. Он раздвинул ее плоть пальцами, и она едва могла выдерживать это. И все же она видела благоговение на его лице, когда он смотрел на нее, пробовал ее на вкус, будто запоминая каждую щелочку и бугорок.
Дориан быстро понял, от чего Фара вскрикивает, что заставляет ее изгибаться или отступать. Он вел себя как мужчина, который только что понял, что к чему. Проверяя ее реакцию, воссоздавая ощущения и даже немного наслаждаясь жестокостью, на что был способен только Черное Сердце из Бен-Мора. Доводя ее до пика, а затем отталкивая назад, заставляя ее стонать, напрягаться и потеть.
Она дернулась, когда его палец нашел путь внутрь ее скользкого лона, и вибрация его стона против ее мягкой плоти, которую он втянул в рот языком, разрушила ее самообладание.
Фара закричала. Желание схватить, мять, взмахнуть руками охватило ее, и она проверила прочность своих уз. Чем сильнее она боролась с ними, тем сильнее блаженство разливалось по ее крови и вырывалось из горла в отчаянных криках. Дориан был рядом, он сдерживал неистовые толчки ее бедер, когда Фара уперлась пятками в матрас и выгнулась дугой. Несколько мгновений ей казалось, что освобождение разорвет ее пополам, но он не оставлял ее, прижал ее бедра к постели и заставил испытать потрясающий финал.
Фара рухнула на кровать, тяжело дыша и дрожа от усталости.
Чувствуя себя пойманной в ловушку и все же освобожденной.
Ее голова повернулась набок, и она посмотрела на Блэквелла из-под тяжелых ресниц. От увиденного ее глаза широко распахнулись.
Дориан, расстегнув брюки, опустился на колени между ее дрожащими ногами и обхватил ладонями свою набухшую плоть. Поступок, который они собирались совершить, до сих пор не пугал Фару. Выражение на темных чертах его лица было одновременно безжалостным и почти извиняющимся.
Его рука в перчатке снова зажала ее рот.
– Я никогда не хотел причинять тебе боль, – прошептал Дориан ей на ухо. – Мне очень жаль.
У Фары не было времени подумать, за какие именно из нанесенных ей обид он извиняется, потому что в это мгновение он рывком вошел в нее, лишая ее девственности.
Его перчатка заглушила крик боли, когда Дориан заклеймил ее горячей, твердой плотью.
Дориан ругался, изрыгая богохульства, которых Фара даже не слышала за все годы работы в Скотленд-Ярде.
Хотя ее плоть растягивалась и кровоточила, его покрытое шрамами лицо исказилось, превратившись в маску боли.
Фара напряглась, пытаясь освободиться от оков, от его руки, желая успокоить его, вернуть контроль над своими конечностями.
Но потерю контроля Черное Сердце из Бен-Мора никогда бы не допустил.
Дориан заставил себя поднять на нее глаза. Стать свидетелем боли в ее взгляде. Боли, причиной которой был он. Как же жесток был господь, сделав так, что для него первое соитие с ней стало самым сладким наслаждением, а для нее – острейшим мучением?
«Она этого хотела», – напомнил себе Блэквелл.
«Не так сильно, как ты», – прошептал его мрачный внутренний голос.
«Я никогда не хотел причинить ей боль, – заспорил он. – И мне это не понравилось».
«Ты бы не остановился, пока не овладел ею. Пока не испробовал ее так, как ты это сделал, пока не завоевал ее».
«Она бы никогда не отказала мне», – лихорадочно оправдывался Дориан.
«Тогда убери руку с ее рта».
Он этого не сделал. Он не мог.
До такой степени увлекшись борьбой с самим собой, Дориан почти пропустил то мгновение, когда ее интимная плоть, плотно обхватившая его жезл, стала постепенно уступать. Постепенно, медленно он все глубже входил в ее теплое, скользкое нутро. Борьба и страх покидали ее мышцы, пока они не стали мягкими и податливыми под его напором, а боль и паника не исчезли из ее серых глаз, пока они снова не стали серебряными лужицами.
Блэквелл замер, каждая мышца его тела была напряжена, как пружина. Ему казалось, что он стоит на краю пропасти, выпрыгнуть из которой не сможет.
Фара испустила тихий вздох облегчения, и ее ресницы затрепетали, когда она, приподняв бедра, с наслаждением ощутила его жезл внутри себя.
Горячая волна страсти проникла в него, а за ней последовала приливная волна удовольствия. Инстинкт взял верх над интеллектом, и Дориан снова и снова нырял в ее скользкое податливое тепло.
Наслаждение уступало место экстазу, впивавшемуся в его плоть, разрывавшему ее на части, высасывавшему его сущность и омывая ею ее нутро. Это превратило его в пустой сосуд, Дориан ощутил себя насыщенным, но не удовлетворенным. Он был сильным человеком, плывущим против течения и слишком поздно осознавшим, что сражается с силой природы, которая сильнее его самого.
И он пропал.
Фара почувствовала, как его естество набухает внутри ее, растягивая ее и без того напряженную плоть. Дориану потребовалось всего несколько движений, чтобы освободиться. Он склонил голову к ее шее, молча, не дыша дольше, чем казалось ей возможным, и тут неистовая дрожь сотрясла его мощное тело. Как и всю ночь, его раненая ладонь все еще была прижата к ее рту, пульс эхом отдавался в его сжатых пальцах, и он держал свой вес на одной руке.
