Разочарование оказалось гораздо сильней, чем он обычно себе позволял; по-человечески это, конечно, понятно. Сижу тут, как последний дурак, смутно надеюсь на невозможное, которое не спешит становиться возможным, что с меня взять. Ну и вообще весь день такой выдался – не то что плохой, просто нелепый и дерганый. Все сегодня не так. Как не понял с утра, кто я сам, что тут делаю и почему до сих пор не сбежал на край света от такого невыносимого счастья, так до сих пор толком и не понимаю. Собственно, как раз поэтому и хотел сегодня домой. Ввалиться к Тони и с ним – даже не просто выпить, а натурально нажраться. Вдрабадан. Терпеть не мог напиваться, но сегодня очень хотел, потому что пьяному простительны любые проявления слабости; их от него, можно сказать, даже ждут. А значит, в кои-то веки не надо будет прикидываться, что у меня все в полном порядке, не заливать, будто устроился лучше всех, развалившись меж двух миров, как царь на перинах, а честно признаться, что иногда бывает совершенно невыносимо, настолько, что ну бы ее вовсе к чертям собачьим, такую волшебную жизнь. А потом, когда полегчает, быстренько протрезветь и жить дальше, как ни в чем не бывало. И небрежно отмахиваться от дружеского сочувствия: ай, да не бери в голову, это была не исповедь, а просто художественная декламация, нашел вообще кого слушать, а то сам не знаешь, я не умею пить.
В общем, такие были планы на вечер: нажраться в хлам, устроить минуту слабости часа на полтора-два, отвести душу, а потом горделиво все отрицать. Но, похоже, судьба хранила – не его самого, а Тони Куртейна от сомнительного развлечения утирать ему пьяные слезы. «Судьба молодец, все правильно понимает, – думал Эдо, доставая новую сигарету. – Тони и так хлебнул со мной лиха. Если уж беречь кого-то из нас, одного, на выбор, то лучше его».
Курить ему больше не хотелось, но надо же чем-то себя занимать, пока кукуешь на подоконнике с видом на скучнейшую из площадей Старого города, разглядывая парковку напротив военного министерства и вечерних прохожих, идущих, бредущих, спешащих, летящих вприпрыжку по своим делам, кто куда. Сидел, вертел в руках незажженную сигарету; подумал, что еще можно было бы свесить с подоконника ноги и болтать ими в воздухе, тоже ничего себе развлечение, но не стал. Каждому жесту свое настроение, умеренно безрассудные выходки хороши далеко не всегда.
Поэтому просто достал телефон и проверил погоду – сейчас-то она вполне ничего, плюс пятнадцать, но к ночи сильно похолодает; ладно, зато никакого дождя. Это значит, если ничего не получится – «если»? да я офигеть оптимист! – можно будет просто гулять, пока ноги держат, хоть до утра. Собственно, гулять в любом случае можно, но все-таки не хотелось бы меланхолично скитаться под бурно рыдающим небом. Сейчас вообще не его, а моя очередь рыдать! – весело думал Эдо, хотя уже не мог вспомнить, почему собирался рыдать. То есть вспомнить-то дело нехитрое, просто он больше не понимал, вернее, не чувствовал, зачем это вдруг понадобилось. Искренне удивлялся: что мне вдруг стало не так? У меня же сейчас отличная жизнь. Не «сравнительно неплохая», не «лучше, чем ничего», а объективно отличная, всегда чего-то такого хотел. Даже если не принимать во внимание, что и этого могло бы не получиться, шансов вернуться домой хотя бы отчасти, на птичьих правах, как сейчас, практически не было; короче, без всяких скидок на обстоятельства, жизнь у меня крутая – по моим же собственным меркам. Но других мерок у меня и нет.
Он мечтательно улыбался, глядя на экран телефона, на пиктограммы, символизирующие переменную облачность в темное время суток (из-за тучи выглядывает месяц), на драматический график стремительного падения температуры (+15, +10, +7, +5), на стрелки, указывающие направление ветра (северный, северо-западный, снова северный). И долго еще смотрел бы, не видя, думая о своем, но экран телефона моргнул, погас и больше не реагировал на прикосновения. Похоже, просто завис; ай, ладно, это его проблемы, жить захочет, отвиснет, – сказал себе Эдо, отложил телефон, и только тогда наконец заметил, как ярко сияют разноцветные фонари на площади – да уж конечно, не Йоно Жемайче. А Восьмидесяти Тоскующих Мостов, где стоят торговцы цветами, осенними вечерами их здесь собирается столько, что загораживают проезд, хорошо хоть на трамвайных рельсах свои ведра пока не расставили… господи, я что, правда здесь?!
Получилось, вот черт. У меня получилось! Зря я не верил Каре; впрочем, она себе тоже не особенно верила, это чувствовалось по голосу, просто у Кары есть прекрасный рабочий принцип: хочешь чего-то добиться – делай. Не получилось – ну, эка невидаль, у всех поначалу не получается, пробуй снова, опять и опять. В самом худшем случае, отлично проведешь время, потому что даже расшибить лоб об неприступную стену в тысячу раз веселей, чем сидеть и страдать.
«Ясно теперь, почему у меня так резко изменилось настроение, – подумал Эдо. – Это не я такой молодец, а реальность. Эта Сторона не дает унывать. Горе здесь может быть очень острым, и душевная боль обычно гораздо сильней, чем на Другой Стороне. И гнев, и обида, и злость, да все, что угодно, звучит тут в полную силу, мы совершенно точно не просветленные ангелы, отлично умеем страдать. Но уныние – нет, этот номер у нас не проходит. И угрюмое недовольство жизнью. И бессильная жалость к себе. Вот интересно, как я собирался Тони на жизнь жаловаться – здесь, дома, на Этой Стороне? Для этого надо заполучить его к себе в гости, а не самому сюда приходить. Уж там-то я бы ему устроил… или он бы сам мне устроил? Каково оно, интересно – неподготовленному человеку в хлам напиться в моей компании на Другой Стороне?»
Вспомнил, Кара ему говорила, это еще вопрос, в какую реальность ты выйдешь из дома. Ну, оно и понятно, в таких делах не бывает гарантий, даже вид за окном может снова в любой момент измениться, пока я тут сижу, а не там хожу. Поэтому к черту сюрпризы, сейчас мне нужен свидетель, пусть потом подтверждает, что было, если я сам решу, что просто в отчаянии примерещилось. Надо ковать железо, пока горячо.
Слез с подоконника, подошел к стационарному телефонному аппарату, который Кара держит в самом дальнем углу. На Другой Стороне он успешно справляется с ролью давным-давно сломанного, который ленятся отнести в ремонт, а здесь нормально работает – и как служебный для срочной связи, и просто как городской телефон. Набрал номер Тони Куртейна, тот ответил сразу, как будто специально рядом стоял и ждал. Сказал ему: «Ты не поверишь», – и выложил все, с начала и до конца. Заключил: «Теперь я намерен напиться с тобой на радостях – если, конечно, выйду из дома у нас. А если все-таки на Другой Стороне, предлагаю тоже напиться. По отдельности, но все равно как бы вместе, повод-то один на двоих».
Даже слушать толком не стал, что ему говорил Тони, очень уж был взволнован случившимся и возбужден предстоящим выходом из подъезда – получится? не получится? и если да, на что это будет похоже, на нормальную жизнь, или на счастливый бессвязный сон? а если нет, что я почувствую, когда снова превращусь в человека Другой Стороны? как будто внезапно проснулся? или просто резко упадет настроение? или как иногда бывает, словно бы реальность отвесила тебе оплеуху – ты где шлялся, подлец? Сейчас это было совсем не страшно, а неописуемо интересно: все-таки совершенно новый опыт! что дальше, как пойдет процесс? Дома он всегда становился немного чересчур вдохновенным, как и положено гостям с Другой Стороны, они здесь все поначалу шалеют. То есть шалеем. Мы.
