Вышли на ярмарке, и Люси сразу потащила Зорана к палатке с белым мускатным глинтвейном. Вроде простая идея – продавать подогретым не только сухое красное, а и разное другое вино, но у нас почему-то никто из белого муската глинтвейн не готовит, только Тони, но Тони не в счет, он – практически сон.
Зорану горячий мускат понравился, выпил его почти залпом, утерся, сказал: «Вот спасибо, что посоветовали, я почему-то раньше всегда только красный брал», – и это было нормально, но когда он вынул из кармана монетку, положил на прилавок, спросил: «Вы же не против, если я вас угощу?» – Люси натурально похолодела, потому что монетка у него была здешняя. Местная. Не евро с Другой Стороны.
Зоран, меж тем, говорил; да какое там «говорил», тараторил, не затыкаясь, хотя до сих пор казался ей молчуном. О том, как же удачно они познакомились, случайно столкнувшись в толпе, и какая она молодец, что ему этот белый глинтвейн посоветовала, и как глупо быть консерватором, никогда не пробовать ничего нового, а он, Зоран, увы, таков, но теперь непременно исправится, и как жалко, что ему срочно надо возвращаться домой, работать, потому что открытие выставки в галерее «Эпсилон Клауса» уже на следующей неделе, а он еще совершенно к ней не готов. Напоследок сунул Люси в руки визитку с телефоном и адресом, взял с нее обещание, что непременно позвонит, или хотя бы придет на выставку, посулил чем-то там удивительным на открытии угостить, Люси особо не вслушивалась, потому что была в глубочайшем шоке, только кивала: да-да, спасибо, выставка это круто, я обязательно к вам приду. И только когда совершенно довольный новым знакомством Зоран растворился в толпе, спохватилась, бросилась следом – он же тут без меня пропадет! Хотя на самом деле уже было ясно, что того Зорана, который мог бы пропасть, больше нет.
Близко не подходила, чтобы не смущать человека, не сбивать его с толку, сохраняла дистанцию, прошла за Зораном два квартала до большой автомобильной стоянки, увидела, как он садится в синий «Эйлис» и уверенно выруливает на мостовую, успела достать телефон и сфотографировать номер. А потом полезла в рюкзак за другим телефоном, местным. Всегда на всякий случай таскала его с собой, хотя до сих пор он ей понадобился всего два раза. Но как же хорошо, что телефон тогда был под рукой! И что сейчас есть, тоже отлично. И что Ханна-Лора сразу трубку взяла. И сказала подчеркнуто беспечно, как всегда говорит в сложных случаях: «Ну ты же знала, что такое бывает. Теперь своими глазами увидела как. Я тебя поздравляю. И ужасно завидую, что это случилось у тебя на глазах. Обычно подобные вещи без свидетелей происходят. И потом уже не докажешь, как оно было на самом деле. Везучая ты».
Люси и правда знала – до сих пор только теоретически – что так иногда бывает. Изнанка реальности очень редко принимает людей Другой Стороны. Но если уж примет, человеку сразу начинает казаться, будто он здесь родился и всегда жил. И не ему одному так кажется, а вообще всем вокруг, включая налоговую инспекцию, продавца в ближайшей зеленной лавке, банковских клерков и бывших учителей. И одноклассники у него объявляются, и приятели, и коллеги. И на работе ждут, и квартирный хозяин, придя за оплатой, припомнит долг за давно прошедший июль, и соседи здороваются, спрашивают, как дела. Только ни родителей, ни детей у таких людей не бывает, вообще никакой родни. И возлюбленных нет. И друзей – настоящих, близких. То есть потом могут и появиться, просто автоматически, из ниоткуда они не берутся. И слава богу, это уже был бы перебор.
Собственно, думала Люси, примерно то же самое происходит у нас с людьми Этой Стороны, когда они выезжают за пределы города. Только наша реальность всех подряд, до кого дотянется хапает, а Эта Сторона избирательна. Кого полюбит, того себе и берет. Вот интересно, по какому принципу она выбирает? И ведь статистику не соберешь. Ханна-Лора права, такие вещи обычно без свидетелей происходят. А потом уже все, не прикопаешься, не заподозришь неладное: человек не просто считается местным, а таковым является. Куча народу помнит, как он тут в школу ходил!
Отдала Ханне-Лоре визитку Зорана, показала фотографию синего автомобиля, на котором он укатил – мутная, но номер можно кое-как разобрать. Хлопнула здоровенную стопку коньяку, не опьянела, зато наконец разрыдалась в объятиях начальницы Граничной полиции, и это было отлично, от сильного потрясения помогает хорошо пореветь. Получила заверения, что ситуация под контролем; собственно, тут уже особо и нечему быть под контролем: кто вспомнил свою здешнюю жизнь и обнаружил в кармане ключи от дома, не превратится в Незваную Тень, напомнила ей Ханна-Лора. Но мы, конечно, просто на всякий случай, все равно за ним проследим.
Люси, все еще шмыгая носом, спросила: «А дома? Что будет дома? Как его отсутствие объяснить?» – и Ханна-Лора ответила: «Обычно никому ничего объяснять не приходится, человек целиком исчезает, не оставляя ни памяти о себе, ни следов. Но сейчас, может, будет как-то иначе, потому что остался свидетель – ты. Вот и выясни, как ваша реальность будет выкручиваться. И мне потом расскажи».
Люси еще немного посидела у нее в кабинете, покурила, более-менее успокоилась и пошла обратно, домой. Она всегда старалась не особо задерживаться на Этой Стороне. Не то чтобы всерьез боялась растаять, Люси была опытной путешественницей, знала, что при необходимости сможет очень быстро уйти. А даже если не сможет, есть куда метнуться за помощью; тот же Юстас из Кариного отдела, он у них главный по экстренной депортации, суперпрофи, пока у тебя есть хотя бы намек на тело, он отсюда буквально за пять минут уведет. Просто Люси очень не хотела однажды собственными глазами увидеть, как ее руки начинают становиться прозрачными. Одно дело теоретически знать, что такое, в принципе, может случиться. И совсем другое – лично на практике убедиться, что восхитительная Эта Сторона тебя отвергает. После этого очень трудно будет ее любить.
Когда вышла из проходного двора на улице Базилиону – самый короткий и безотказный путь – первым делом побежала в галерею проверить, висит ли афиша выставки. По дороге набрала номер Эдо. Всего половина двенадцатого, детское время, он точно не спит; впрочем, даже если и спал бы, это ничего не меняет. Бывают ситуации, когда на вежливость можно забить. Еле дождалась, пока он возьмет трубку, без объяснений спросила: «Ты его еще помнишь?» Эдо даже не стал уточнять, кого «его». Ответил: «Естественно, помню». И сразу, без паузы спросил: «Ты вообще где сейчас? Зайдешь, или мне куда-то прийти?»
Встретились у галереи, пришли туда почти одновременно, Люси буквально секунд на пятнадцать раньше, как раз успела увидеть афишу и схватиться за сердце, сама не зная, рада она или нет, а потом разглядела, что имя художника на афише в траурной рамке. И разрыдалась так горько, словно Зоран и правда умер, а не сидит сейчас у себя дома на Этой Стороне.
Эдо не стал ее утешать, подождал, пока сама успокоится, потом усадил на ближайшую лавку, велел: «Рассказывай давай». Ну и Люси, конечно, все ему выложила, то смеясь, то снова плача от облегчения, что теперь будет знать правду о Зоране не одна.
Эдо слушал ее так внимательно, словно питался словами, а сегодня как раз весь день не ел. Только хмыкнул: «Надо же, какая Эта Сторона у нас переборчивая! Меня, хоть убейся, обратно не принимает, а гения сразу – цап себе! Ну и молодец, все правильно сделала, из нас двоих я бы тоже выбрал его». Люси только теперь запоздало подумала, как ему должно быть непросто все это принять, но Эдо выглядел совершенно довольным. И даже отчасти самодовольным, как человек, только что успешно закрывший трудный проект.
