В карманах их одежды мы нашли записки на еврейском — «Нам сказали, что посылают на работу. Это оказалось обманом. Отомстите за нашу смерть».
Позже, после побега, когда я была партизанкой и сражалась в Польше, в Германии, в Чехословакии, я всегда вспоминала об этих записках. Эти воспоминания придавали мне мужество.
Восстание и побег
Я, как и другие девушки, работавшие в прачечной, знала, что что-то готовится. Но я не принимала участия, ни в организации восстания, ни в выполнении плана.
Я думаю, что план был очень искусно продуман и те, кто возглавил восстание, были мужественными людьми. Много эсэсовцев были убиты. Если немногие из нас выжили, то это не из-за провала плана, а из-за самих условий, с которыми мы столкнулись в оккупированной Польше.
В лес
Выжить в лесу было не просто. Когда ночью я бежала, то встретила двух пленных, теперь мы бежали все вместе, не зная точно куда. В глубине леса мы нашли заброшенный домик. В этом доме был запас картофеля, для нас это был настоящий клад. Ночью мы разожгли огонь, жарили картофель, а затем спрятались на чердаке. Недолго мы оставались в этом доме. Однажды утром мы услышали немецкую речь. Дом был обыскан. Мы считали, что пропали, потом услышали, что люди и лошади ушли. Будучи уверенными, что они вернутся мы ушли в дождь. Мы подходили к деревням только за тем, что бы украсть старые мешки, что бы накрыться, или картофель. Однажды ночью в лесу, мы увидели три огонька. Мы приблизились к ним и услышали голос немца: «Стой». Потом трое подошли к нам, и мы увидели, что вместо винтовок у них ручки от лопат. Увидев нас, они рассмеялись: они приняли нас за бандитов, а для того, чтобы их напугать мы разыграли из себя фрицев. На самом деле это были сбежавшие советские пленные.
Для нас это была удача, т. к. они были очень находчивы и никогда ничего не боялись. Используя лопаты как оружие, они постоянно доставляли достаточное количество продуктов, и мы никогда не голодали. Однажды они даже принесли поросёнка.
Мы все вместе искали партизан. Потом мы их нашли. Я стала членом отряда Прокопюка
[581]. За участие в битвах я получила медаль «За отвагу», орден «Красной звезды» и 5 благодарностей. <…>
Из Мелец в Собибор.
Свидетельство Эды Лихтман
5 сентября 1939 года Мелец
[582] была оккупирована вермахтом. Первую неделю солдаты стреляли собак и кошек. 11 сентября 1939 г. состоялся первый угон евреев. Евреи собрали мусор с тротуаров. Тех, кто работал медленно, били штыками.
12 сентября арестовали 32 еврея, их погрузили в грузовик, который повёз их в лес, следом ехали машины с немецкими офицерами и солдатами. Мы бежали за машинами, а когда потеряли их из виду, тогда по следам от колёс, он тянулся на сколько хватает глаз, до самой дороги. Мы встретили возвращавшихся солдат. Проходя мимо нас, они смеялись. На тропинке нас встретили крестьяне, они сказали нам: «не ходите дальше, а то расстреляют, так, как и других». На поляне свалили трупы 32 человек, среди них и четырех польских офицеров, двух священников и преподавателя лицея. Единственным живым остался мальчик 4 лет, брат Ениш.
Мы отнесли трупы, чтобы похоронить их на еврейском кладбище посёлка. Накануне этого погребения, хулиганы сняли с них одежду, обувь, обручальные кольца.
Оккупанты реквизировали жилища евреев, я уехала с мужем в Мелец. Там также община евреев выполняла тяжелые работы и подвергалась жестоким избиениям. На улице мы должны были носить нарукавные повязки со звездой Давида. Я вспоминаю немецкого летчика с безумным взглядом, который прохаживался по улицам, избивая тростью с серебряным наконечником всех евреев, которые попадались ему. Ещё вспоминается мне, что евреев запирали в синагогу, которую затем подожгли, солдаты же наблюдали, чтобы никто не сбежал.
В гетто нас подтачивали волнение и голод. Начальство торжественно обязалось не ссылать нас взамен на выкуп. Каждый принёс всё что у него было самого ценного: драгоценности, хрусталь, меха и даже шерсть и кофе. Офицеры забрали всё это и вновь подтвердили свои обещания. После спокойной ночи, на заре, нас разбудили выстрелы, целая дивизия окружила гетто. Немцы и вооруженные украинцы ворвались в наши жилища: «Все выходите!» некоторые были ещё полураздетые, некоторые собрали наспех рюкзаки, чемоданы и свертки. Нас всех собрали на площади, где калек и стариков расстреляли. Потом 800 оставшихся в живых, погнали пешком в неизвестном направлении. По дороге конвой стрелял без остановки. Поляки смотрели, как мы идём. Некоторые крестились и шептали: «Сегодня — вы! Завтра — мы!». Другие смеялись. Всё время шёл дождь. <…>
<…> Прошёл ещё один отбор, было сформировано много составов, один для Бяло-Подляска
[583], другие для <нрб.>, некоторых еще для Дубенки
[584] на Буге. Я была в последнем поезде, я стала уже вдовой.
Из Дубенки в Собибор
В Дубенке нас поместили в синагоге, куда церковный совет прислал нам пищу и солому. Через несколько дней нас разместили в семьях в Дубенке, мы должны были работать бесплатно на арийских сельхозпоместьях. Как и в Мелец, группа евреев с повязками на руках была увезена на холм, чтобы топтать священные книги и плясать на них. Оттуда никто не вернулся живым.
Множество офицеров, сопровождаемые украинскими добровольцами, часто посещали гетто, чтобы обворовывать нас. Они всегда оставляли за собой раненых и мертвых. Я помню, как во время одного из таких налетов, многие семьи были собраны в здании, куда эсэсовцы бросили гранату. У меня сохранилось в памяти ужасное зрелище — оторванные головы детей в лужах крови.
Нас истребляли не только ради удовольствия. Служба пропаганды вермахта, была обязана заснять на кинопленку уничтожение партизанского лагеря. Эсэсовцы же использовали концлагерь в этих целях, принудили молодых евреев играть роль партизан. Камеры засняли разгром партизан воинственной немецкой армией. Пленка и пули были настоящие. Потом мы получили приказ ехать в Хрубешув
[585]. На дорогах было много трупов, на протяжении всего пути я слышала детскую мольбу: «Господин, господин! Убейте меня, оставьте отца!..»
