На следующее утро А.А. Печерский и его группа были отправлены в Лагерь IV, где им предстояло строить новые бараки. Он сказал: «Когда я стал членом подпольного сопротивления, меня перевели в плотницкую, которая была в бараке, в той части лагеря». Но его описания лагеря не точны и не детализированы, поскольку, как он сказал во время дачи показаний в 1962 г. в Киеве, он пробыл в лагере всего 22 дня. Таким образом, у него был лишь краткий опыт знакомства с насилием надзирателей, которые на тот момент были под следствием в немецком городе Хагене. Он не видел более широкой картины. Логично, что большая часть воспоминаний и свидетельств содержит примеры звериной жестокости и дают много информации о повседневной жизни в трудовом лагере. Люди жили там и из своих углов наблюдали необыкновенное насилие. У них не было опыта выживания в мире, где жизнь и смерть стали абсолютно непредсказуемыми. Чувство страха доминирует в тумане травмированных воспоминаний, которые преследуют их всю жизнь. Они были крайне подавлены и испуганы, и после войны травмы трансформировались из страха в ярость и негодование. Это насилие стало главной темой фильма ужасов, который начался в их головах.
Русские военнопленные прибыли на следующий день после того как группа голландских узников была убита в наказание за попытку неудачного побега. Потому требовались новые рабочие. Необходимы были сильные мужчины, чтобы переносить тяжелые предметы. 80 выбранных русских станут движущей силой сопротивления, которое до того момента было разрозненно и потому неэффективно. Подпольное движение было организовано польскими узниками. Основной фигурой являлся Леон Фельдхендлер, который до депортации в Собибор возглавлял юденрат (еврейский совет) в деревне Жулкевка Люблинского воеводства, оккупированного немцами. Он был сыном раввина и прибыл в начале 1943 года. Его определили на работу на складе, и он иногда помогал Bahnhofkommando, ответственному за разгрузку поездов. Леон Фельдхендлер был убит после окончания войны в 1945 году в Польше, предположительно польскими антисемитами
[61].
Немцы думали, что русские, которые не владели идишем или польским, не смогут ни связаться с партизанами в окрестностях, ни найти поддержку, если удастся сбежать. Разговаривая только по-русски, они будут жить в языковой изоляции. Но немцы не знали, что некоторые из русских также говорили на идише, а несколько польских заключённых понимали русский. Что важнее, немцы недооценили силу советской военной иерархии, которая требовала, чтобы приказы выполнялись. Несколько русских сказали потом, что, когда А.А. Печерский приказал им убить, они не ставили под сомнение его приказ, они просто подчинились. Во впечатляющем документальном фильме французского режиссёра Клода Ланцмана «Собибор. 14 октября 1943 года. 16 часов» Иегуду Лернера, выжившего заключенного, спрашивают, убивал ли он когда-либо ранее. Его ответ был «нет». Лернер не был русским солдатом. Но у него не возникло сомнений в том, что он должен сделать это, поэтому он подчинился
[62]. Они тоже хотели умереть с достоинством, защищая себя от убийства.
Воспоминания А.А. Печерского, представленные Институту еврейской истории, продолжаются следующим описанием прибытия: «Открылись двери, и прямо напротив нас был плакат «Sonderkommando Sobibor». Усталые, голодные и сломленные, мы покинули вагон. Стояли вооружённые офицеры СС, и обершарфюрер Гомерски выкрикнул: «Краснодеревщики и плотники, без семей, шаг вперед!»
На первый взгляд Собибор был обычной сельской местностью. В хорошую солнечную погоду люди могли обмануться и решить, что приехали в деревню, где должны работать. Но этот обманывающий покров вскоре слетал. В воспоминаниях для М. Нович (как и в других воспоминаниях) А.А. Печерский говорил:
Восемьдесят мужчин завели в лагерь и заперли в бараках. Узники, находившиеся там дольше, рассказали о Собиборе. Мы все сражались на войне и страдали в лагерях, но так испугались Собибора, что не могли уснуть в ту ночь. Шломо Лейтмен, польский еврей из лагеря на Широкой лежал рядом со мной. «Что с нами станет?» — спрашивал он. Я не ответил, притворившись спящим. Я не мог справиться с собой и думал о Нелли, маленькой девочке, ехавшей со мной в одном вагоне, которая была, без сомнения, уже мертва. Я подумал о моей собственной дочке, Эллочке
[63].
А.А. Печерский предоставил факты о прибытии, жизни в лагере и восстании. Только в этом отрывке он описал своё волнение и то, как спрашивал себя, как он столкнется лицом к лицу с чужой смертью, и особенно тот факт, что убивали детей, будет занимать его мысли всю жизнь. Только негодование могло заменить печаль, выраженную в отрывке, приведенном выше, и только негодование могло преобразоваться в обвинение жестокости.
Хотя и романтизированный, этот документ 1952 г. является самым аутентичным из ранних заявлений. К моменту интервью Нович спустя более чем 20 лет, историки уже были знакомы с Собибором, рассказ о нем стал более формализованным. Выжившие общались друг с другом, они знали истории, которые рассказывали другие. К тому моменту Собибор нужно было представить воображаемой аудитории, которую предстояло убедить и передать это знание. Я сомневаюсь, осознавал ли А.А. Печерский в ту первую ночь, что Нелли была мертва. Из множества свидетельств становится ясно, что людям требовалось время, чтобы связать знания о массовых убийствах с тем состоянием, когда они могли принять, что люди, которых они знали лично, были убиты немедленно. То, что он думал об Эллочке — понятно, особенно при том, что его желание увидеть ее вновь, стало мощнейшим стимулом к выживанию. Во время всего срока заключения и службы в армии он умудрился хранить фото Эллы при себе; это фото молодого отца с маленьким ребенком. Мне его показали, когда я приезжала в Ростов-на-Дону.
Невообразимое преступление
Газовые камеры были за пределами воображения. Вот почему люди продолжали недоумевать, что случилось с тысячами, которых куда-то увели. В интервью 1984 г., во время съёмок документального фильма о выживших в Собиборе, А.А. Печерского спросили, знали ли узники о газовых камерах до прибытия в Собибор. Он сказал: «Конечно, мы не знали, что там происходило, но мы знали, как они обращаются с людьми и что они убивают, это мы хорошо знали. Мы верили, что сможем сбежать по пути, но нам не удалось».
Даже в лагере было сложно оценить масштаб преступления. Книга Нович включает воспоминания Гершеля Цукермана, который сказал: «Газовые камеры были так хорошо замаскированы, что целых 10 недель я верил, что мои друзья заключенные, прибывшие со мной, были в трудовом лагере»
[64]. Цукерман работал на лагерной кухне, где готовилась пища для той части лагеря, где убивали газом. Украинские охранники приходили забирать суп. И Цукерман сказал, что он поместил записку в вареник, спрашивая, что там происходило. Он получил ответ под пустой бочкой для отходов, предупреждавший, что людей травили газом, но, когда он рассказал об этом нескольким заключенным, они решили сохранить это в тайне, чтобы не расстраивать остальных.
