Л. Фельдхендлер был восхищён военным опытом русских пленных и хотел узнать, кто такой «Саша». Печерский избежал смерти в газовой камере, потому что сказал, что он был плотником, хотя это не являлось правдой. Он признался в этом подпольной организации. Поскольку немцы редко посещали мастерские, организаторы смогли прикрыть его. Он пообещал, что он придумает план.
Веврык продолжает: «Саша узнал нас очень хорошо, потому что сделал это своей задачей — узнать так много заключённых, как мог. Он хотел выяснить, кто мог донести. Он поставил себе задачу изучить Собибор так методично, как мог. Действия последуют позже.
Мы все были очень впечатлены этим Сашей. Он излучал властную уверенность. Поскольку Саша не говорил на идише, Фельдхендлер общался с ним через посредника — Лейтмана, мебельщика, который работал в нашей мастерской. Он сам был из Варшавы и был переведён в наш лагерь из Минского трудового лагеря, где встретил Сашу и стал ему другом»
[145].
Печерский методично изучал лагерь и пытался составить карту того, что тайно происходило в лагере III. В интервью 1984 г. для фильма Юлиуса Шелвиса Печерский рассказал, как в начале столкнулся с планом заключённых убежать: «Мы работали над этой идеей. Идея восстания пришла позднее. Я хорошо понимал, что сбежать из лагеря невозможно. Вокруг минные поля, 250 украинских охранников, а нас 600 заключённых. По статистике, это один охранник на двух заключённых, если мы не учитываем немецких офицеров. Минное поле было 15 метров шириной, а ров вокруг него наполнен водой. Невозможно даже думать, что ты можешь сбежать. Моей главной целью было убить фашистов, тех, кто сам убивал людей. И, может быть, 15 или 20 человек смогли бы сбежать»
[146].
Он не верил в будущий успех, но не говорил этого остальным.
Не быть убитым как овца
Изучая историографию сопротивления евреев немцам, историк Майкл Маррус доказывает, что после войны сами участники сопротивления обвиняли евреев в том, что они шли на смерть как овцы на бойню. Более 15 лет после освобождения Европы профессиональные историки едва ли затрагивали эту тему. Писать про сопротивление, как и писать про Холокост в целом, было в основном работой тех, кто испытал это на себе: участников борьбы против нацистов, чьи работы полные негодования были опубликованы после войны, и выживших, которые передавали свой опыт по праву, данному им их страданиями
[147].
Немногие затрагивали эту тему, частично потому, что евреи Европы всё ещё пытались переварить случившее и встроиться в мирную жизнь. В книге о процессе над Эйхманом Ханна Арендт описывает, как прокурор Гидеон Хауснер всё спрашивал и спрашивал свидетелей, почему они не протестовали и садились в поезда
[148]. Арендт была возмущена такими вопросами, считая их жестокими и глупыми. Евреи вели себя, как вели бы многие не-евреи. Согласно М. Маррусу: «Её точка зрения заключалась в том, что евреи были жертвами не какой-то несмываемой нееврейской антипатии, но скорее тоталитарного этоса, угрожавшего всему миру. По её мнению, евреи ничем не отличались от представителей других народов с точки зрения готовности сопротивляться участи оказаться затянутыми в жерло тоталитарной системы и превратиться в коллаборационистов. Те, кто сопротивлялся, однако, были для неё героями. Молодые еврейские бунтари в гетто, настаивает она, должны были постоянно бороться против признанных еврейских лидеров юденрата. Многие бойцы сопротивления, отмечает она, были замучены насмерть после того, как их поймали эсэсовцы»
[149].
Сравнивая Х. Арендт с Р. Хилбергом, видным историком Шоа, Маррус писал: «По мнению Хилберга, неудачи евреев в сопротивлении — которое он широко определяет как противостояние мучителям — было одним из основных составляющих процесса разрушения. «Евреи не были ориентированы на сопротивление, — утверждает он. — Они решались на сопротивление только в некоторых случаях, локально и в последний момент… Они избегали «провокаций» и моментально следовали декретам и приказам. Они надеялись, что немецкое господство как-нибудь кончится само». Нежелание евреев нападать на мучителей происходит от еврейского прошлого — опыт двух тысяч лет. «Веками евреи учились, что, чтобы выжить, им нужно избегать сопротивления»
[150].
С годами понятие сопротивления расширялось и стало включать многие способы духовного выживания, поддержку культурной и религиозной жизни, равно как и качества жизни, в самых худших обстоятельствах
[151]. Иегуда Бауэр, глава исследований истории Шоа, доказывал, что не брать в руки оружие не означало сдаваться немцам
[152]. Он и другие израильские историки предложили термин amidah, чтобы дать определение сопротивлению, которое включало сопротивление без оружия
[153]. Вот поразительный пример этого в Собиборе: «Один польский еврей решил оказать сопротивление давлению. Он больше не верил лжи, которую ему говорили. Когда он выбрался из вагона, он зачерпнул в два кулака песок и повернулся к Карлу Френцелю, эсэсовцу, сказав: «Вы видите, как я медленно рассеиваю этот песок по песчинке и его уносит ветром? Вот что случится с вами. Весь этот ваш великий Рейх развеется, как пыль или дым!» Старик ушёл с остальной колонной со словами «Услышь, о Израиль» (молитвы, которую произносят как последнее слово), и когда он произнёс слова «Бог един», он повернулся к Френцелю и изо всех сил дал ему пощёчину»
[154].
Джеймс Гласс утверждает, что духовное и моральное сопротивление было предназначено для того, чтобы укреплять общее самосознание: коллаборационизм казался лучшей гарантией жизни, а сопротивление — большим шагом, на который надо решиться. Традиционное поведение поддерживало боевой дух во многих заключённых — так зачем делать этот шаг за пределы понятного? Суповые кухни и взаимопомощь предотвращали массовые смерти от голода в гетто, давали силу и делали жизнь ценной. Люди чувствовали тесную связь друг с другом, и это сохраняло их идентичность
[155].
