Это Треблинка, Собибор, Белжец
[301]. Объясняется это просто — они были строго засекречены: весь прибывавший туда «недостойный жизни материал»(так официально выражались эсэсовцы) немедленно умертвлялся в газовых камерах, так что живых свидетелей почти не оставалось.
Многих этих преступников уже нет в живых, но небольшая часть этих палачей еще гуляет на свободе, так как Федеральный суд Федеративной республики Германии считает, что они выполняли приказ фюрера
[302].
Прошло более четверти века. Многие узники фашистских концлагерей, освобожденные Советской Армией, вернулись домой, к своим семьям, к мирному труду. Но вернулись далеко не все. Многие погибли во время побега или отдали свою жизнь позднее в боях за Родину и свободу. Многие сражались в партизанских отрядах и гнали фашистскую чернь до окончательной победы.
Земля вновь зарастает травой, ветер дочиста разметает пепел заживо сожженных людей. Весенние воды уносят с собой следы пролитой крови. Но следы кровавых преступлений фашизма сотрут ни годы, ни века.
Народы мира прокляли фашизм и все темные силы его порождающие. Об этом забывать нельзя. Это надо помнить всем и каждому. Чтобы никогда ничего подобного не могло повториться. Потому что человек создан для счастья и мира. А за радость жизни стоит бороться.
Советские люди не могут и не должны забыть преступления фашистской Германии, которая воевала не только с солдатами Советской армии, но и с советскими женщинами, стариками, детьми.
Люди моего поколения, пережившие эту войну, прекрасно сами это помнят. Нет семьи в любом конце Советского Союза, где бы не осталась зловещая отметина войны.
Наш народ многое сделал и дал во имя победы и справедливости. Наша молодежь, к счастью, не знает фашизм. Однако об этом никогда не следует забывать — ни тем, кто сам пережил все ужасы фашизма, ни тем, кто родился позже и не может представить себе всю глубину фашистской опасности.
Наша молодежь должна знать ПРАВДУ о фашизме — для того, чтобы это никогда не повторилось.
Есть преступления, которые не забываются. Время не может зарубцевать раны страданий и мучений народов.
Лагеря смерти — одна из самых трагических и чудовищных страниц Второй мировой войны.
Поэтому я написал эту документальную книгу о фашистском лагере смерти Собибор, в котором пробыл 22 дня.
Минский лесной лагерь
«Немцы (фашисты. — А.П.) обманывают себя, если они думают, что мы о чем-нибудь забудем. Бывает зима без оттепелей и ненависть без жалости. Мы растопчем змеиное гнездо. Мы придем к ним для того, чтобы они больше к нам не приходили. С нами тени замученных. Они встают их могил, выползают из яров, из колодцев, из рвов — старцы и грудные дети, русские и украинцы, белорусы и евреи, поляки и литовцы. Они все хотели жить, они любили солнце и цветы… Истерзанные, они говорят нам: «Помните!»
«Убийцы народов». Илья Эренбург. «Известия»1944 год.
В солнечный ясный день августа 1942 года нас, девять человек военнопленных в Минском «Лесном лагере»
[303], рослый полицай повел по лагерю мимо длинных бараков, заполненных военнопленными, мимо хозяйственного двора, жилых помещений полицаев, и дойдя до подвала, который находился в стороне и, как видно, построен недавно для смертников, велел спускаться вниз. Двадцать четыре ступеньки вели в подземелье.
На этом длинном пути при спуске в подвал с «добродушной» улыбкой на губах полицай нам сообщает:
— Ребята, не волнуйтесь. Вы идете в преддверие Ада. Немного отдохните. Подумайте. А затем прямым сообщением в Ад. Из этого подвала нет другой дороги. А в Рай вас не пустят.
Открытая дверь вместе с нами пропустила проблески дневного света. Мы едва успели разглядеть лежащие на полу две-три доски и стоящую в левом углу в конце подвала парашу, как дверь закрылась. Прозвучал звук закрывающегося висячего замка.
Кое-кто успел захватить доски, остальные расположились на холодном сыром полу.
Нас окружала темнота. Глубокий подвал без единого окошка, отдушины. Действительно полицай не лишен был чувства юмора — «преддверие Ада».
На ощупь, медленно передвигая ноги, чтобы не задеть лежащего товарища, я подошел к стене и медленно опустился наземь. Вытягиваю ноги. Подкладываю руку под голову, пытаюсь уснуть.
В подвале мертвая тишина. Каждый занят своими мыслями.
Уснуть мне не удается. Сырость пронизывает тело, не дает сосредоточиться, обдумать происходящее.
Справа от меня кто-то зашевелился, тяжело вздохнул.
— Что будет? — тихо с украинским акцентом спросил сосед.
— Ты слышал, — ответил я, — дорога в Ад.
— Тебя как звать?
— Саша.
— Откуда ты?
— Я из Ростова-на-Дону.
— А я из Донбасса, — задумчиво ответил сосед.
— Как тебя звать? — спросил Саша.
— Борис. Борис Цибульский
[304].
Мы замолчали.
— Ты знаешь, Саша, давай спать. Немного забыться — это хорошо.
— Пытался я. Не могу. Все думаю.
— А ты попробуй, полетай в облаках, — ответил Борис, — это помогает. Спи.
Я услышал, как Борис отвернулся от меня и через несколько минут раздался негромкий храп.
«Крепкий мужик», — подумал я.
Я пытался представить, какой он, но не мог. Все в голове смешалось. Я действительно отвлекся от своих мыслей и уснул.
Разбудили меня звуки знакомого цыганского романса, который пел Вадим Козин. «Серое хмурое утро, небо как будто в тумане…»… Полицаям эта песня, видимо, нравилась. Повторяли они ее беспрестанно. Безмятежное ленивое исполнение и сами слова настолько были чудовищны в нашем положении, что сжималось сердце. Вспомнился родной город, дом, семья… Все это было далеко и, казалось, ушло в недосягаемую даль.
