— Большая группа была?
— Там было много в лесу разных.
— Та группа, в которую вы входили?
— У нас было 12 человек.
— Евреи еще были в этой группе кроме вас?
— В этой группе никаких евреев не было кроме меня.
— А в лесу вы встречали евреев?
— Там они были отдельными группами. Но это уже не были военнопленные. Те, которые ушли из города, — стали преследовать их, стали гетто делать, и они, организуя отпор, ушли в лес. Но им лучше было, они подготовились. Вначале все это, пока это гетто было. Гетто…в 42 году, когда меня выпустили из тюрьмы, я жил там у одного гражданина …
— И вот с августа до декабря вы жили таким образом, какой вы описали. И вы сказали, что вас выдали. Кто вас выдал?
— Выдал тоже полицай. Но гражданский этот. Подкараулили нас, куда мы приезжали. Так напасть на нас не могли. Все-таки три-четыре человека, мы ехали на повозке, собирали продукты. Боялись нас. Было два случая, когда напали на нас, но мы отстрелялись. Успели уйти. Одного убили полицая. Потом полицая взяли, чтобы он рассказал всю историю: где комендатура, кому они подчинены. Все это было так, потом они сидели, так, сложа руки. Только кушали и собирали людей. Вы представляете, в партизанских отрядах были свои рации, имелись особые задания. У нас этого не было.
— И вот когда вас выдали, вас где, собственно, взяли? В лесу?
— Не в лесу. Мы как раз за продуктами поехали и окружили и взяли нас. Засаду сделали.
— В каком районе это было?
— Ближе к Тернополю. Мы уже успели уйти.
— И куда вас повезли?
— Нас повезли сразу в полицейский участок. Всех расспросили.
— В деревне?
— Да. В каждой деревне был свой полицейский участок. В подвал нас затащили, а потом стали выводить. Как сегодня я помню, меня вывели, чтобы расстрелять. И когда вывел этот нас, я успел уйти от старика-полицая.
— Как это могло получиться?
— Я шел впереди, он шел со мной наготове этот. Я как спортсмен был. Рывок сделал, влево-вправо стал уходить, он стал стрелять. Он был такой стрелок, который вообще ничего не видит. Я считаю так. Или не хотел меня убить. По-разному. Он мог сразу расстрелять. Вывел меня за деревню. Я успел уйти в этот период.
— Но он стал стрелять. Выстрелы могли услышать другие, броситься в погоню.
— За городом там никто. Там вооружили летом полицаев, чтобы он могли выводить и расстреливать. Там еще не было погони. Их на участке было по четыре-пять человек полицаев в деревне. Так что мы города избегали.
— И куда вы убежали из этой деревни?
— Опять в лес. И вторично, когда мы уже поехали, был апрель месяц 42 года, когда сделали засаду. И пошли нас взяли. Когда я сказал, что сидел в тюрьме, меня взяли, посадили в тернопольскую центральную тюрьму. В город, увезли в тюрьму.
— А где засаду сделали?
— Где-то в деревне, когда мы поехали за продуктами. Деревня была большая. Видимо, кто-то нас выдал. Кто выдал, я так до конца не узнал. Две недели просидел в тернопольской тюрьме, связи у них не было еще с нашим городом, откуда я был, с городом Ходоровом.
И следователь, который видел это дело, смилостивился ко мне. Видел, что я был невысокого роста, худой весь — кожа и кости, и отпустил. Сказал другому: там разберутся. Придет домой, и разберутся, кто, в чем виноват в своем городе.
— А что вы ему врали про уголовника?
— Когда в Умани была тюрьма, там было это дело. За что я был арестован: за спекуляцию, за воровство на три года. Там была статья. Я уже не помню, какую статью я им сказал. Мы знали это дело, потому что мы готовили себе алиби. А он не мог проверить, потому что до Тернополя было далеко, связи еще междугородней не было. Мне повезло со следователем. У него и политические сидели, и другие сидели. Ему было интересно не с нами возиться, с пацанами.
— Сколько вы пробыли в тюрьме?
— Две недели.
— А много допросов было за это время?
— Четыре допроса. Сначала немножко избили, потом увидели, что я одно и то же говорю. Видимо, в камере, в которой мы сидели — 12 или 15 человек — я не открывался, все твердил одно, что уголовник. А уголовников они не искали. Только тех, кто был командиром Красной Армии, коммунистов, комсомольцев они искали. У меня документов [с] собой нет. Я их все порвал.
— В камере сидели тоже уголовники?
— Там разные сидели. 12 человек. Каждый день вызывали, приходили избитые все и потом где-то через неделю меня выпустили, не нашли ничего против меня. Избили, пытали, а я твердил свое: «Делайте запрос. И вы узнаете, кто я такой. А дальше что вы меня держите, что с меня? Я не комсомолец, не партийный, я — пацан. Попался я за кражу». И все. Следователь выпустил меня и одна семья меня приняла.
— В Тернополе?
— В Тернополе.
— А что за семья была, которая вас приняла?
— Там тоже один рабочий человек, который не работал уже — старик, принял меня. Кормил меня где-то дней 8–10, потом облава на город. Стали организовывать гетто, в город стали сгонять. И нас собрали всех и посадили.
— Это был ваш знакомый человек?
— Нет.
— А как вы его нашли?
— Вышел из тюрьмы. Куда идти? Остановился, все-таки я соображал. Поговорил, так и так. Он меня приютил. В городе я прописки не имел, документов никаких нет. Там людей вывозили, всю округу на работу на железную дорогу, которую восстанавливали, которая была разрушена. И потом стали забирать, посадили и увезли.
— Вам не кажется странным, что человека, выпущенного из тюрьмы встречает совершенно посторонний человек и ведет к себе домой?
— Он не вел. Я сам к нему подошел. Я ему не объяснял, что я из тюрьмы. Я говорил, может быть мы свяжемся с твоей Родиной. Все-таки у них община была.
— Это был еврей?
— Еврей.
— А вы понимали, что это еврей, когда к нему подошли?
— Как же. Сразу «р» не выговаривал, и я понял. Там в Тернополе очень много евреев, вообще в Западной Украине евреев много жило. Когда стали расстреливать, <нрб.> стали брать, орудуют оуновцы. Вы представляете, бандиты, украинцы-националисты. Безусловно, каждый старался кого-то приютить, сделать что-то доброе. Но потом стали помаленьку.
— Вы ему признались, что вы еврей?
— Ну конечно я признался. Сказал, откуда я. Все ему рассказал. Ну, побыл у него временно. А когда ловили, нас окружили и в эшелон.
— Вас выпустили из тюрьмы. Это какой месяц был?
