Нам с тобой нужно многое обсудить, но ничего из этого я не рискну доверить бумаге. Я узнал много такого, о чем хотел бы рассказать и тебе, – в том числе это касается и философских вопросов. И сам очень хотел бы услышать обо всем, что ты пережила и повидала.
Всей душой надеюсь, что ты цела и невредима. Не забывай советов Корама и будь начеку.
С самыми теплыми пожеланиями,
Малкольм.
Нечасто Лире доводилось испытывать такое разочарование! Одни только общие слова и предупреждения – и ни словечка по существу. И все же Малкольм был прав. Внимательно осмотрев конверт, она увидела красноречивые следы: письмо явно вскрывали, а потом заклеили снова, но не в точности так, как в первый раз. Так что в ответном письме – которое она напишет, как только раздобудет бумагу и ручку, – нужно будет выбирать выражения не менее тщательно, чем Малкольм.
Перечитав письмо еще дважды, она выпила почти остывший шоколатль и двинулась – осторожно и настороженно, не забывая выглядеть «скучной» – обратно к дому Шлезингеров. Но не успев еще повернуть за угол на тихую улочку, где стояла их многоэтажка, услышала рев сирен и шум моторов полицейских или пожарных машин, и увидела грязно-серый дым, столбом поднимающийся над крышами. Из-за угла выбегали люди, сирены звучали все ближе. Лира свернула за угол и огляделась: дом Шлезингеров полыхал ярким пламенем.
Глава 28. Мириорама
Лира сразу же отвернулась от пылающего дома и ровным, скучным, тяжелым шагом двинулась прочь, в сторону центра. В голове у нее шел очень напряженный диалог с Паном, но на лице и поведении это никак не отражалось.
Нет, надо остановиться… надо выяснить, живы ли они, что с ними… да, я знаю, что нельзя… рискуем сделать им только хуже… это все из-за меня… кто бы ни поджег дом, он наверняка следит, не выбежит ли кто, или… я им напишу, как только смогу… в Смирне оставаться больше нельзя. Надо убираться отсюда как можно скорее. Так, кто же я теперь? Как там мое ведьмовское имя? Татьяна… И отчество еще: Татьяна Азриэловна. Нет, это слишком многое выдает. Джорджо… Георгий? Георгиевна? Ох, если бы у меня только был паспорт на это имя… но ведьмам паспорта ни к чему, а я – ведьма. Ведьма, которая притворяется скучной… серой и неказистой и унылой девицей, чтобы люди на нее не смотрели. Ох, только бы с Анитой и Бадом все было хорошо! Возможно, он еще у себя в конторе и ничего не знает… можно пойти и сказать ему… только я не знаю, где это. Может, у них там тоже все зашифровано, как в «Оукли-стрит». Если все это из-за меня, я для них опасна. Что же делать? Уезжать. Но поезд будет только… Ох, не глупи, а? Садись на другой поезд, на любой! Куда идет следующий поезд? До Алеппо нет ни одного. Есть в какую-то Селевкию – о, Агриппа про нее говорил! Езжай туда сегодня же. Синий отель… Лунный город – между Селевкией и Алеппо. Так я и сделаю. Или сначала найти тихое место и снова попробовать новый метод… люди же привыкают к качке, и морская болезнь проходит. Да, наверное, надо попытаться. И встретиться с Малкольмом – да! Но я не знаю, где он. Письмо пришло из Болгарии, но сейчас-то он может быть где угодно – арестован, в тюрьме, даже мертв… Нет, не смей так думать. О, Пан, если ты не в Синем отеле, я не знаю, что… Почему вообще деймоны уходят туда? Так, у меня есть список людей от княжны, они в Алеппо… И еще этот купец, про которого Бад Шлезингер мне сегодня говорил, как там его звали? Мустафа Бей. Ох, какой ужас… Опасности буквально на каждом шагу. Какие-то люди хотят меня убить… Даже магистр Иордана – правда, он всего лишь пытался переселить меня в комнату поменьше, а не прикончить… Как там сейчас Элис? Пан, мы с тобой, может, и не слишком нравимся друг другу, но мы точно на одной стороне… если они меня убьют, ты… ты тоже не выживешь, ни в Синем отеле, ни где бы то ни было. Самосохранение, Пан, – хотя бы ради этого. Почему ты туда ушел? И почему туда? Тебя кто-то похитил? Это что-то вроде тюрьмы? Мне придется спасать тебя? Кто держит тебя в плену? Тайному содружеству придется нам помочь… если только я туда доберусь… если найду Пана…
Этот односторонний разговор поддерживал ее по дороге на вокзал. Как же трудно было идти медленно, выглядеть скучной и подавленной… Ей хотелось мчаться вперед, перебегать открытые места, площади, ежесекундно оглядываться по сторонам! Но приходилось крепко держаться за образ, который следовало транслировать наружу. Невидимость – тяжкий труд, неблагодарный, сминающий душу…
Лира шла через квартал, где разбили временные лагеря для беженцев из восточной части страны. Следующие несколько дней эти люди наверняка будут искать способ перебраться дальше, в Грецию… кто-то из них, возможно, тоже потерпит кораблекрушение и утонет. Дети носились по брусчатке; отцы стояли группками и разговаривали или сидели в пыли и курили; матери стирали белье в цинковых ведрах или готовили что-то на открытом огне. Между ними и жителями Смирны пролегала граница, незримая, но непреодолимая – потому что у них не было дома. Это примерно как не иметь деймона – когда у человека отсутствует что-то жизненно важное.
Лире захотелось задержаться тут, расспросить их, узнать, что довело их до такой жизни… Но нужно было оставаться невидимой или хотя бы незапоминающейся. Какие-то молодые люди бросали на нее взгляды, но тут же отворачивались. Их мимолетное внимание она ощущала как касание змеиного язычка: раз, и нету. Хорошо! Значит, ей удалось сделать себя неинтересной.
На вокзале она обошла несколько касс, пока не нашла служащего, говорившего по-французски (это безопаснее, чем по-английски). Поезд до Селевкии шел медленно, со всеми остановками, но ей того и было надо. Лира купила билет и осталась ждать на платформе, на предвечернем солнцепеке, надеясь, что достаточно невидима для этого.
До поезда оставалось еще полтора часа. Она уселась на пустую скамейку возле кафетерия, не теряя бдительности, но стараясь при этом оставаться совершенно прозрачной. Правда, подойдя к скамейке и заметив свое отражение в витрине кафе, она едва не подскочила на месте: это еще что за темноволосая незнакомка в очках?
«Ну, спасибо тебе, Анита», – почти весело подумала Лира.
Она купила себе еды в дорогу и села. Мысли волей-неволей возвращались к пожару у Шлезингеров. Если Анита не успела вовремя заметить огонь… Если не смогла выбраться из здания… Невыносимые мысли толпились в ее голове, пытаясь прогнать притворное равнодушие.
Подошел поезд, и на платформу хлынули пассажиры. Несколько семейств выглядели немногим лучше беженцев, которых она видела в лагере: матери в тяжелых одеждах и покрывалах на голове; дети тащат игрушки или рваные хозяйственные сумки, а то и младших братьев и сестричек. Старики – утомленные, загнанные, с чемоданами или картонными коробками, набитыми одеждой. Ей вспомнился причал в Праге и сходящие на берег вереницы… Доберется ли кто-то из этих так далеко на север и запад?
И почему причины этого переселения народов до сих пор неизвестны в Британии? Там она ни слова об этом не слышала. Неужели политики и журналисты думают, что до широкой публики это не докатится? И куда вообще стремятся эти отчаявшиеся люди?
