– Нет-нет, вовсе нет… Это все из совершенно иного источника. Гораздо более авторитетного. Авторитарного…
– Раньше весь авторитет в этом колледже принадлежал магистру. Не думаю, что прежний смирился бы с тем, что кто-то посторонний указывает ему, что делать.
– Джанет, вы все усложняете…
– А я и не хочу ничего упрощать. Я хочу знать, с какой стати меня увольняют, после того как я двенадцать лет отлично справлялась с этой работой. У вас ведь ни разу не было повода для недовольства?
– Это, конечно, так… но вчера вы, судя по всему, перешли дорогу очень важным людям, находившимся при исполнении должностных обязанностей.
– Но не здесь, не в колледже. Разве я помешала им, когда они были в этом кабинете?
– Неважно, где вы это сделали…
– А я думаю, что это очень важно. Они сказали вам, чем занимались в тот момент?
– Я не имел возможности побеседовать с ними непосредственно.
– А, ну так я вам скажу. Они грабили пожилую даму и обращались с ней как настоящие скоты. Так вышло, что я это видела. Мы с подругой вступились за нее, вот и все, мистер Стрингер. Все, что там произошло. Вы хотите сказать, что в этой стране, где мы с вами сейчас живем, людей можно выкидывать с работы, с которой они прекрасно справляются, только потому, что они помешали бандитам из ДСК чинить произвол? Вот такое, значит, это теперь место?
Казначей закрыл лицо руками. Джанет еще никогда в жизни не говорила с работодателем в таком тоне. Сердце у нее колотилось как бешеное, а казначей только вздыхал и время от времени порывался что-то сказать… три раза, если быть точным.
– Все так сложно… – пробормотал он наконец, поднимая глаза (но не на нее). – Есть вещи, объяснить которые я не в силах. Давление… напряжение… от которых сотрудники колледжа, и в том числе обслуживающий персонал, должны быть надежно ограждены… Времена сейчас удивительные… Я должен защищать моих людей от…
Она ничего на это не сказала, и его слова упали в пустоту.
– Что ж, я поняла, вы должны избавиться от меня. Но Элис-то за что арестовали? – спросила наконец Джанет. – Что они с ней сделали? Где она сейчас?
Казначей в ответ только еще раз вздохнул и повесил голову.
Джанет пошла собирать свои немногочисленные пожитки. В голове было легко и странно, словно какая-то ее часть находилась сейчас совсем в другом месте и ей все это снилось… И скоро она проснется, и все опять будет как прежде.
Она снова вошла в кабинет казначея, который словно съежился и стал еще меньше.
– Если вы не можете мне ответить как работодатель – скажите как друг. Ведь Элис мой друг. Элис всем друг. Она – часть колледжа. Она тут уже целую вечность, гораздо дольше меня. Мистер Стрингер, пожалуйста… куда ее увезли?
Он сделал вид, что не слышит. Сидел неподвижно, смотрел вниз… притворялся, что его вообще тут нет и никто никаких вопросов ему не задает. Наверное, если вот так не шевелиться и ни на кого не смотреть, притворство рано или поздно может стать правдой…
Джанет стало противно. Она сложила свои вещи в хозяйственную сумку и ушла.
* * *
Несколько часов спустя Элис со связанными ногами сидела в закрытом железнодорожном вагоне вместе с десятком таких же пленников. У многих были опухшие глаза или губы, на скулах алели ссадины, шла кровь носом. Самым юным в этой компании был мальчишка лет одиннадцати, белый как мел и с расширенными от ужаса глазами; самым старым – худой и дрожащий мужчина приблизительно одного с Ханной возраста. Единственный свет давали две тусклые антарные лампочки в противоположных концах вагона. В качестве дополнительной – и весьма изобретательной – меры безопасности под скамьями, тянувшимися вдоль всего помещения, были закреплены клетки из какого-то яркого металла, затянутые серебристой сеткой. В каждой сидел один из арестантских деймонов.
Люди почти не разговаривали между собой. Охрана швырнула их внутрь, грубо распихала деймонов по клеткам, надела всем на ноги кандалы, и все это в молчании. Пока все это происходило, вагон стоял на запасном пути. Локомотив подали примерно через час, и он потащил их… неведомо куда.
Мальчишка, сидевший напротив Элис, через полчаса начал ерзать.
– Ты порядке, дорогуша? – спросила она.
– Мне надо в туалет, – еле слышно ответил он.
Элис огляделась. Двери в обоих концах вагона были заперты (все они слышали, как лязгнули ключи в замках), никакого туалета и в помине не было и, сколько ни зови, ясное дело, никто не придет.
– Встань, повернись спиной и сделай все, что тебе нужно, за скамейкой. Никто не станет тебя винить. Это не твоя вина, а их.
Он попробовал сделать, как она сказала, но повернуться со скованными ногами не вышло. Мальчику пришлось писать на пол, стоя лицом к ней. Элис спокойно смотрела в другую сторону, но мальчик все равно был ужасно смущен.
– Как тебя зовут, малыш?
– Энтони, – еще тише ответил он.
– Держись поближе ко мне, – уверенным тоном сказала она. – Мы с тобой друг другу поможем. Я – Элис. Не переживай из-за пола. Нам всем рано или поздно придется так поступить. Ты откуда?
Они начали болтать, а поезд мчался в ночи.
Глава 31. «Малыш»
Лира едва не оглохла: крики людей на платформе, топот тяжелых сапог по бетону, грохот и лязганье, с которыми за окном катилась тележка, нагруженная ящиками боеприпасов, и яростное шипение пара, вырывавшегося из котла, – все это заставляло изо всех сил напрягать слух в надежде услышать хоть одно знакомое слово или спокойный голос, не выкрикивающий команды. Но к выкрикам добавился грубый смех, а потом прозвучало еще несколько приказов. Солдаты в камуфляже для пустыни таращились через окно на Лиру и отпускали какие-то замечания в ее адрес, а потом направились к дверям вагона.
«Невидимка, – твердила себе Лира. – Серая, скучная, невзрачная. Не интересная».
Дверь купе с лязгом отъехала в сторону. Один из солдат заглянул внутрь и что-то сказал по-турецки. Лира в ответ лишь покачала головой и пожала плечами. Солдат бросил пару слов другим, стоявшим за ним в проходе, а затем вошел в купе, повесил на крючок тяжелый рюкзак и снял с плеча винтовку. Остальные четверо ввалились следом, толкаясь локтями, хохоча, разглядывая Лиру и наступая друг другу на ноги.
Лира поджала ноги и постаралась съежиться, стать незаметной. У всех солдат деймонами были свирепые собаки. Они тоже толкали друг друга, скалились и рычали, но вдруг одна из них уставилась на Лиру с неожиданным интересом… а потом запрокинула голову и завыла.
В купе стало тихо. Солдат потрепал свою собаку по голове, чтобы та успокоилась, но остальные деймоны успели понять, что напугало их товарку, и тоже зашлись воем.
Один из солдат злобно рявкнул на Лиру, явно задавая какой-то вопрос, но она не поняла ни слова. Тут в дверях показался сержант, по-видимому, пришедший на шум, и о чем-то спросил. Солдат, чья собака завыла первой, указал на Лиру и что-то ответил. В голосе его слышалась суеверная ненависть.
