– Надеюсь, я не опоздал.
– О, нет. Прошу, входите. Мы еще не начинали, но все уже на месте. Вы последний…
За столом для совещаний сидели еще пять человек; две антарные лампы низко висели над ним, углы комнаты тонули в полумраке. Двое из присутствовавших были немного знакомы Малкольму: специалист по азиатской политике из Сент-Эдмунд-холла и священник Чарльз Кейпс, теолог и, как сказала Ханна, тайный друг «Оукли-стрит».
Малкольм занял свободное место за столом.
– Ну, вот, – Люси Арнольд тоже села, – все собрались. Начнем. Для тех, кто еще не слышал: вчера полиция нашла в реке тело. В нем опознали Родерика Хассаля.
Она полностью владела собой, но Малкольму показалось, что он услышал дрожь в голосе. Один или два человека за столом издали легкий возглас потрясения или сочувствия. Люси Арнольд продолжала.
– Я пригласила всех вас, поскольку считаю, что пора рассказать друг другу всё, что нам известно об этом деле, и решить, какие действия предпринять. Не уверена, что все здесь знакомы между собой, поэтому попрошу вас кратко представиться. Чарльз, может быть, вы начнете?
Чарльз Кейпс был невысоким, очень аккуратным человеком лет шестидесяти, в белом стоячем воротничке, с деймоном-лемуром.
– Чарльз Кейпс, – сказал он. – Профессор богословия. Я здесь потому, что знал Родерика Хассаля и провел некоторое время в тех местах, где он работал.
Женщина рядом с ним, не первый взгляд ровесница Малкольма, бледная и встревоженная, обвела всех взглядом.
– Аннабель Милнер, ботаник. Я… я работала с доктором Хассалем над… вопросом о розах, прежде чем он уехал… уехал на Лобнор.
Следующим оказался Малкольм.
– Малкольм Полстед, историк. Я нашел на автобусной остановке сумку с документами. Среди них было университетское удостоверение доктора Хассаля, поэтому я принес находку сюда. Как и профессор Кейпс, я работал в той же части света, что и погибший. И заинтересовался происходящим.
Потом настала очередь стройного смуглого мужчины, лет пятидесяти или старше, с деймоном-ястребом.
– Тимур Газарян, – он кивнул Малкольму. – Моя область – история и политика Центральной Азии. Мы несколько раз беседовали с доктором Хассалем о положении дел в регионе, Еще до того, как он туда поехал.
Следующим был мужчина с почти желтыми волосами и с шотландским акцентом.
– Меня зовут Брюстер Напье. Вместе с коллегой, Марджори Стивенсон, мы написали статью о воздействии розового масла на микроскопию. Ввиду всего, что произошло с тех пор, я получил сегодня от Люси весть, которая пробудила во мне тревогу и интерес. Как и профессор Газарян, я беседовал с доктором Хассалем, когда тот в последний раз был в Оксфорде. Я совершенно потрясен известием о его смерти.
Последним сидел человек чуть старше Малкольма с редкими светлыми волосами и длинной челюстью. Лицо его было мрачным.
– Ларс Джонссон, – представился он. – Я был директором научно-исследовательской станции в Ташбулаке до Теда Картрайта. Там работал и Родерик.
– Благодарю вас, – сказала Люси Арнольд. – Итак, продолжим. Сегодня утром на факультет явилась полиция с вопросом, не могу ли я опознать тело, которое нашли в реке. На его рубашке… на рубашке погибшего была именная бирка, которая позволила связать его личность с Ботаническим садом. Свериться со списком сотрудников было несложно. Я пошла с ними, и да… это был… это был Родерик. Не дай мне бог еще раз принять участие в чем-то подобном. Его убили, это совершенно точно. Как ни странно, но мотивом, судя по всему, было не ограбление. Вчера утром доктор Полстед, – тут она посмотрела на Малкольма, – нашел на Абингдон-роуд холщовую сумку с бумажником и другими вещами Родерика и принес ее мне. Полицию находка, кажется, не слишком заинтересовала. Полагаю, они решили, что Родерик погиб в результате случайного нападения.
Я пригласила вас сюда, потому что каждый владеет частью знаний, необходимых для того, чтобы составить полную картину и понять, что произошло… и продолжает происходить. Полагаю, что мы… ступаем на очень опасную почву. Прошу высказываться по очереди, после чего мы сможем открыть информацию более широкой… Брюстер, не могли бы вы рассказать, как это все началось – у вас?
– Разумеется, Люси. Пару лет назад сотрудница моей лаборатории обратила внимание на проблемы с одним из микроскопов и попросила меня взглянуть. Одна из линз искажала данные, причем весьма любопытным образом. Вы знаете – если приборное стекло в грязи или испачкано чем-то жирным, часть поля зрения становится размытой… но тут было не так. Вокруг образца, который сотрудница изучала, образовалась некая цветная кайма. Никакого размытия или помутнения. Напротив, изображение было необыкновенно четким, плюс эта странная окрашенная кайма, которая… словом, она двигалась и сверкала. Мы провели маленькое расследование и выяснили, что тот, кто пользовался микроскопом в прошлый раз, изучал образец некого вида розы из Центральной Азии, задел линзу и оставил на ней микроскопическое количество розового масла. Он, конечно, действовал не слишком аккуратно, но результат оказался… весьма любопытным. Я вынул линзу из аппарата и в работе ее больше не использовал. Я решил как следует изучить это любопытное явление. Повинуясь наитию, я показал ее моему другу, Марджори Стивенсон. Она занимается физикой частиц и несколько месяцев назад говорила мне что-то об этом… Я подумал, что ей может быть интересно. Основная тема Марджори – поле Русакова.
Малкольм почувствовал, что вокруг стола словно прошла легкая дрожь – возможно, потому, что содрогнулся сам. Никто, однако же, не пошевелился и не сказал ни слова.
– Для тех, кто ранее ни с чем подобным не сталкивался, я поясню, – продолжал Напье. – Поле Русакова и связанные с ним частицы имеют отношение к феномену под названием «Пыль». О которой, разумеется, не позволено говорить никому без санкции Магистериума. Люси заверила меня, что вы все прекрасно понимаете, какие ограничения это налагает на любую нашу деятельность. И на наши разговоры.
Говоря это, он посмотрел на Малкольма в упор. Тот невозмутимо кивнул, и Напье продолжил:
– Если коротко, мы с Марджори установили, что масло, попавшее на линзу, позволяет наблюдать разнообразные эффекты поля Русакова, которые до сих пор были описаны лишь теоретически. Уже лет десять ходят слухи, что нечто подобное происходило и раньше, но любые данные об этом уничтожались – догадайтесь кем. Таким образом, встал вопрос – обнародовать наше открытие или сохранить его в тайне. Оно было слишком важным, чтобы полностью скрыть его… но и слишком опасным, чтобы поднимать шум. Как же нам поступить? Лейденский институт микроскопии никогда не считался влиятельной организацией, а на издаваемые в нем «Материалы» обычно никто не обращает внимания. Мы отправили туда нашу статью, и два года назад она была опубликована. Сначала на нее никто не отреагировал, но не так давно в обе наши лаборатории – и ко мне, и к Марджори – проникли, причем весьма искусно. А нас стали преследовать некие люди, явно имеющие отношение к разведке, или национальной безопасности, или еще к чему-то в этом роде. Они действовали весьма настойчиво и бесцеремонно и довольно сильно нас напугали. Мы не сказали им ничего, кроме правды. Полагаю, у меня всё. Ах, да. Марджори сейчас работает в Кембридже, и последние две недели я не получал от нее никаких вестей. Ни ее коллеги, ни муж не могут сообщить о ее местонахождении. Я очень за нее беспокоюсь.
