– Человек спокойный и властный, – заметил декан разрешительного суда.
– Очень хорошо знает мир. Вам известно, сколько у Секретариата собственности? – спросил настоятель Храма госпитальеров.
– Нет. А что, много?
– Я так понимаю, их фонды исчисляются десятками миллиардов. И этим они в значительной степени обязаны его финансовым талантам.
Среди собравшихся зашелестел восхищенный шепоток.
– Думаю, немалое впечатление произвел и Святой… Святой… в общем, патриарх этого, как его, – Константинополя. Да. Хотя и в совершенно другом роде, конечно. Человек необыкновенной святости, – заметил капеллан синода диаконов.
– Воистину, – кивнул декан. – Нам очень повезло, что Святой Симеон с нами.
– Он уже пятьдесят лет возглавляет свою организацию. Не больше и не меньше! – произнес господин, которого никто из присутствующих не знал, франтоватый англичанин в безупречно сидящем твидовом костюме и галстуке-бабочке. – Со всевозрастающей мудростью, безусловно, но в последние годы слегка теряет хватку. Моральный авторитет, конечно, ничуть не померк.
Все закивали.
– Истинная правда, – подтвердил декан. – Боюсь, никак не вспомню вас, сэр. Какое подразделение вы представляете?
– О, я вовсе не делегат, – ответил англичанин. – Я пишу о конгрессе для «Морально-философического журнала». Меня зовут Саймон Талбот.
– Кажется, я читал что-то из ваших сочинений, – заметил капеллан. – Весьма остроумная статья о… гм… э-э-э… о релятивизме.
– Вы очень добры, – поклонился Талбот.
– Будущее принадлежит молодежи, – сказал человек в темном костюме, представитель «Тюрингского поташа», могущественной фармацевтической корпорации и по совместительству одного из спонсоров конгресса. – Таким, как генеральный секретарь La Maison Juste.
– Марсель Деламар…
– Совершенно верно. Необыкновенно способный человек.
– О да, месье Деламар – выдающаяся личность. Очень старается продвинуть свою идею совета, – сказал настоятель.
– Как и все мы, честно говоря, – согласился «Тюрингский поташ». – Полагаю, было бы мудро включить в его ряды этого вашего месье Деламара.
– Ясность мышления, мощь восприятия, – пробормотал Саймон Талбот.
Да, Марсель Деламар поистине мог быть доволен проделанной за день работой.
* * *
«Café Cosmopolitain» напротив железнодорожного вокзала Женевы представляло собой длинный прямоугольный зал с низким потолком, скудно освещенный и не слишком чистый. Закопченно-коричневые стены украшали выщербленные панно из эмали и выцветшие бумажные плакаты, рекламирующие аперитивы и крепкие напитки. Здесь имелся и бар с цинковой стойкой, и некоторое количество официантов, отобранных по принципу «ни воспитания, ни профессионализма». Впрочем, напиться здесь можно было с тем же успехом, что и в любом другом месте. Однако, если вам хотелось провести вечер в цивилизованной обстановке и с приличной кухней, это место вам бы категорически не подошло.
Зато у него было одно бесспорное преимущество: как центр обмена информацией заведение не знало себе равных. В радиусе нескольких сотен метров от него находились некое новостное агентство, несколько правительственных учреждений и собор, не говоря уж о вокзале. Все вместе это означало, что журналисты, шпионы и сыщики могли с комфортом обстряпывать свои дела в «Космополитене». Не удивительно, что во время конгресса Магистериума кафе было забито под завязку.
Оливье Бонневиль сел за стойку и спросил темного пива.
– Кого мы тут ищем? – шепнул ему на ухо ястреб-деймон.
– Маттиаса Зильберберга. Судя по всему, он знал Деламара еще в школе.
– Такой человек ни за что не придет в такое место.
– Придут те, с кем он работает.
Бонневиль сделал глоток пива и огляделся по сторонам.
– Вон тот человек, случаем, не коллега Зильберберга? Толстый, с седыми усами, только что вошел.
Новый посетитель как раз вешал пальто и шляпу на вешалку возле зеркала и здоровался с двумя джентльменами за столиком неподалеку.
– Мы его где-то раньше видели. Где? – спросил Бонневиль своего деймона.
– На открытии выставки Ровелли в галерее Тенье.
– Точно.
Бонневиль отвернулся от бара и сел, опираясь локтями на стойку за спиной. Плотный, лысый гость сел за столик к своим знакомым. Прищелкнув пальцами, подозвал самого неприветливого официанта, который выслушал заказ, коротко кивнул и испарился.
– Кто, интересно, остальные двое? – пробормотал Бонневиль.
– Не помню, чтобы мы их встречали. Хотя, возможно, тот, что сидит спиной, Починский.
– Починский… который искусством занимается?
– Да, критик.
– Возможно… Да, ты права, это он.
Сидевший спиной подвинул свой стул, и на мгновение его лицо отразилось в зеркале напротив.
– А толстяка зовут Раттен.
– Какая память!
– Негусто, но что поделать.
– Лучшее, что у нас пока есть.
– Как будем действовать?
– Пойдем представимся, конечно.
Бонневиль допил пиво и уверенно зашагал через запруженный публикой зал. Хмурый официант подходил к столику с другой стороны. Кто-то неожиданно передвинул стул, Оливье споткнулся, почти упал, налетел на официанта – тот непременно уронил бы поднос, если бы молодой человек не подхватил его с необычайной ловкостью.
Последовали удивленные и восхищенные возгласы тех, кто сидел за столом, приглушенная ругань официанта и буря размахиваний руками и похлопываний по плечу от невольного инициатора этого акробатического этюда, не вовремя подвинувшего стул.
– Полагаю, это ваши напитки, джентльмены, – изрек Бонневиль, водружая поднос на стол и игнорируя официанта и его ящерицу-деймона, громко возмущавшуюся из кармана фартука.
– Мастерский подхват, – одобрил Раттен. – Вам бы голкипером быть, сударь мой. А может, вы и так голкипер?
– Ни в коем случае, – с улыбкой ответил Бонневиль и, не глядя, вернул официанту пустой поднос.
– Мы бы хотели угостить вас в благодарность за спасение нашей выпивки, – продолжал Раттен. – Присядете?
– Конечно, давайте к нам! – с энтузиазмом поддержал его сосед по столу.
– Очень щедро с вашей стороны. Темного пива, – сказал Оливье официанту, который скривился и исчез.
Бонневиль уже почти пододвинул себе стул, но тут снова взглянул на усатого и, кажется, внезапно узнал его.
– Бог мой… месье Раттен?
– Он самый, но как…
– Мы встречались с вами пару недель назад на открытии выставки Ровелли в галерее Тенье. Вы, наверное, не вспомните, но вы так увлекательно представляли художника…
