– А что это за слова такие вы им сказали? – спросил Гвин. – Это по-французски?
– La Maison Juste, «Дом справедливости». Это одно из отделений Магистериума. Больше я ничего не знаю. Но надо было как-то отвлечь их, пока они не стали спрашивать про моего деймона.
– Я не хотел спрашивать… думал, это будет невежливо, но… где же ваш деймон?
– Летит домой, чтобы рассказать, как далеко я забралась. Проехала тысячу миль, а то и больше.
– Представить себе не могу, каково это, когда твоего деймона нет рядом, – сказал Давид.
– Да, это нелегко. Но ничего не поделаешь, иногда приходится терпеть.
Лира подняла воротник и надвинула капюшон на лоб.
– Боже, ну и холод, – проворчал Гвин. – Может, попробуете вернуться внутрь? Мы будем рядом.
– Можно пойти в другой салон, – предложил Давид. – Там вроде потише. Хоть согреемся.
– Хорошо, – кивнула Лира. – Спасибо вам.
И она двинулась за горняками в салон на корме, который был в основном занят дремлющими стариками. Тут оказалось темнее, чем на носу, бар не работал, и бодрствовали немногие – одна компания играла в карты, остальные читали.
Часы над стойкой бара показывали половину второго ночи. До конца путешествия было еще долго, согласно расписанию паром должен был причалить в восемь утра.
– Можно посидеть тут. – Гвин остановился около скамьи у самой стены, где хватало места для всех троих. – Поспите, если хотите, – сказал он Лире. – И ни о чем не волнуйтесь. Мы за вами присмотрим.
– Спасибо, – повторила Лира, усевшись и крепко обхватив рюкзак. – Я не забуду вашей доброты.
– Когда будет пора собираться, мы вас разбудим, – пообещал Гвин.
Лира закрыла глаза, и накопившаяся усталость разом навалилась на нее. Уже засыпая, она услышала, как Гвин и Давид, сидевшие слева от нее, тихо говорят между собой по-валлийски, а их деймоны под скамейкой тоже о чем-то беседуют.
* * *
Добравшись до гостиницы «Айзенбах» в Мюнхене и поужинав свининой с клецками, Оливье Бонневиль удалился в свой тесный и тускло освещенный номер, чтобы предпринять еще одну попытку отыскать Лиру. Он обнаружил в новом методе нечто такое… Описать это словами было нелегко. Проблема заключалась в том, что Лира словно бесследно пропала. Но ведь раньше он находил ее без труда! Значит, что-то случилось. Может быть, она научилась прятаться? Нет, только не это!
«Будь я проклят, если я сдамся!» – подумал Бонневиль.
Во всем происходящем было что-то странное… Как будто сам алетиометр подталкивал его к чему-то, подбрасывал какой-то намек. Раньше ему и в голову не приходило, что алетиометр может говорить намеками. И все же…
Свет единственной лампочки высоко под потолком был слишком тусклым, шрифт в украденных книгах – слишком мелким, зато символы на шкале Бонневиль знал как свои пять пальцев, поэтому классический метод он даже пробовать не стал. Усевшись в кресло, он сосредоточился на мыслях о Лире – уже в который раз… Попытался вызвать ее образ перед мысленным взором. Безуспешно. Какая-то блондинка со стертыми чертами лица. Или не блондинка? Какие же у нее волосы? Может, светло-каштановые? Нет, ничего не видно. Даже ее деймона не разглядеть.
А кстати, какой у нее деймон? Что-то вроде ласки или хорька? Да, кажется, правильно. Бонневиль видел его лишь мельком, однажды, но запомнил довольно крупную голову, красновато-коричневый мех и светлое пятно под подбородком.
Послышался шорох. Скрип ветвей, шуршание листвы…
Бонневиль выпрямился, закрыл глаза, сосредоточился. Было темно (разумеется, ведь сейчас ночь!), но не совсем. Откуда-то шел слабый свет, и в нем он различал детали пейзажа: подлесок, голые ветки колючих кустов, бегущую воду… Бонневиль протер глаза, но ничего не изменилось. Он заставил себя расслабиться, попытался сдержать подступающую тошноту, но после клецек это было непросто. «В другой раз не надо так обжираться», – сказал он себе.
И снова этот шорох… Что-то двигалось сквозь траву… В тот же миг тошнота подкатила к самому горлу. Пришлось вскочить и броситься к раковине. Но на этот раз почти получилось! Было совсем близко! Бонневиль набрал воды в стакан, прополоскал рот и вернулся в кресло.
Проблема в том… вопрос в том… С какой точки он это видел? Чьими глазами он на это смотрел? Да ничьими! В том-то и дело! Точка зрения не была зафиксирована, она все время плавала. Вот если бы она оставалась на месте, тогда бы никакой тошноты не было. За что же зацепиться? Там ведь нет ни глаз, ни камеры. И оставаться на одном месте нет никаких причин.
Ну, хорошо… а что, если не смотреть? А, например, только слушать или нюхать? Бонневиль добился того, чтобы перед мысленным взором стало темно, и сосредоточился на других чувствах.
Сразу же стало гораздо лучше. В кустах шелестел ветерок, какие-то мелкие животные шуршали опавшими листьями – прелыми, не сухими; пахло сыростью, а издали доносился более сильный запах реки, и вода тихо плескалась о берег.
Потом добавились и другие детали. Теперь Бонневиль слышал все звуки, заполнявшие ночь: рокот пароходного двигателя на реке, шум воды в кильватере, чьи-то приглушенные голоса. Крик совы. И снова шорох в подлеске.
Он сидел неподвижно, как статуя, не открывая глаз, глядя в бездонную темноту. Снова ухнула сова, на этот раз ближе. Пароход продолжал двигаться, уходя вправо. И вдруг – совсем рядом! – громко засопел какой-то зверек. От неожиданности Бонневиль снова перешел на зрение – всего на долю секунды! – и успел заметить деймона девчонки. Его силуэт четко выделялся на фоне широкой реки. Самой девчонки там не было. Деймон был один.
Бонневиль поспешно отключил внутреннее зрение, чтобы его опять не стошнило. Его переполняло торжество. Он дождался, пока все звуки и запахи растают, и, моргая, откинулся на спинку кресла, моргая. Он торжествующе улыбался – победа!
Он понял, почему все это время не мог ее отыскать. Потому, что она отделилась от деймона! Теперь понятно, как работает этот новый метод: он ведет не к человеку, а к деймону. Вечер определенно был богат на открытия.
И вот почему удалось увидеть ее фотограммы в комнате Деламара! На всех этих снимках Лира была не одна, а со своим деймоном.
Теперь Бонневиль знал, что ее деймон путешествует сам по себе, пробирается вдоль какой-то большой реки. Оставалось только выяснить, какой именно, но это теперь не займет много времени.
Да, вечер и впрямь выдался хоть куда.
Глава 18. Малкольм в Женеве
Это уже начинало мешать… Блестящее кольцо, которое Малкольм привык считать своей персональной авророй, дни напролет переливалось на самом краю поля зрения – не постоянно, но дольше обычного – и все же никогда не показывалось целиком. Словно мир проецировали волшебным фонарем на экран, плохо закрепленный на стене. Аста кольца не видела, но тоже сознавала, что в поле зрения находится что-то постороннее.
