В Женеву они приехали ранним вечером. Дул холодный ветер; небо темнело от близости ночи и надвигающейся грозы. Город деловито гудел: конгресс Магистериума подходил к концу. Ехать через Женеву Малкольму было не нужно – более того, это было опрометчиво. Но всегда полезно знать, что противник обсуждает у себя в кулуарах. Кроме того, на конгрессе присутствовал Саймон Талбот, и Малкольм хотел его отыскать.
Покинуть город он собирался на поезде, хотя приехал на автобусе: на автобусных станциях досматривали реже, чем на вокзалах. Они с Астой вышли из вагона в неприветливом пригороде с мелкими фабриками, садами, огородами и складами… Невдалеке вдоль берега озера бежала дорога. В сгущавшихся сумерках по ту сторону воды мерцали огоньки модной части города, а за ними на фоне безлунного неба призраками белели увенчанные снежными шапками горные пики. На берегу озера находилось что-то вроде яхт-клуба. Холодный ветер доносил оттуда клацанье растяжек о мачты – словно тысяча швейцарских часов тикала одновременно.
Они прошли совсем немного, но Малкольм остановился и начал тереть глаза.
– Да, я тоже его чувствую, – отозвалась Аста.
– Такое впечатление, что проклятая штуковина лопнула и блестки разнесло ветром во все стороны. Если оно не перестанет, придется лечь, а мне этого не хочется.
– Талбот.
– Да уж. Мне нужно… Так, минуточку.
Он напряженно вглядывался в ржавые, запертые на замок ворота большого особняка за каменной стеной.
– Что там такое? – Аста вспрыгнула к нему на плечо.
Уже почти стемнело. Что-то двигалось, трепетало на фоне ворот… Малкольм сначала подумал – листок, застрявший в паутине, или, может быть, светлячок. Но картинка сгустилась во что-то знакомое – в то самое блестящее кольцо! Оно подмигивало в полутьме над тяжелым замком, манило к себе, тянуло, словно рыбу на леске. Малкольм охотно пошел на зов. Аста не видела аврору, но почувствовала охватившее его волнение.
Малкольм протянул руку к колеблющемся, переливающемуся видению. Его хотелось сорвать, как цветок, коснуться пальцами, положить на ладонь – хотя было ясно, что ничего не выйдет. Однако стоило коснуться замка, как дужка гладко выскочила из корпуса, будто ее недавно смазали. Замок повис в петле.
– Ну, что же, – прокомментировала Аста, – теперь точно придется войти.
Они посмотрели в одну сторону, в другую – и никого не увидели. Малкольм вынул замок и открыл ворота; пестрое кольцо теперь маячило прямо в центре поля зрения. Створки заскрипели, но отворились, довольно легко пройдя через опутывавшие землю сорняки. Дом стоял перед ними, высокий и совершенно темный: окна забиты досками, по стенам взбирается плющ. Парадное крыльцо был обращено в сторону озера. Малкольм осторожно прикрыл створки, и они с Астой двинулись к безмолвному зданию.
– Какая-то совершенно не швейцарская небрежность, тебе не кажется? – заметил он. – Видишь, вон там?
Он указал пальцем на несколько деревьев за домом – в конце сада, почти у самой воды.
– Лодочный сарай?
– Кажется, да.
Обычным зрением он видел вместо сарая темный прямоугольник, но блестящее кольцо охватило строение четким сияющим кругом. Они пошли к нему, мягко ступая по гравию, заросшему высокой травой, так что их шагов слышно не было.
Сарай тоже оказался на замке, но дерево, в которую была вбита петля, сгнило и раскрошилось. Малкольм просто вытащил замок из стены, и они осторожно вошли внутрь. Аста шла впереди, потому что все зрение Малкольма теперь занимало переливающееся пятно.
– Не двигайся, – велела Аста. – Просто стой у двери. Я буду твоими глазами. Тут лодка, что-то вроде ялика или маленькой яхты… Мачта есть… и весла… На борту название: «Mignonne»
[10].
Держась рукой за стену, Малкольм опустился на колени, на дощатый пол, потянулся вперед и действительно нащупал планшир суденышка. Оно слегка закачалось на воде, когда под воротцами прошла волна… потом качнулось сильнее: Аста вспрыгнула на борт.
– Что ты там делаешь?
– Осматриваюсь. Тут сухо, никакой течи. Как там твои глаза?
– Немного проясняются. Что с мачтой и снастями?
– Пока непонятно, может, чего и не хватает. Но, вообще-то, кажется, все в полном порядке.
Блестящее кольцо росло и плыло к нему навстречу. Зрение постепенно возвращалось к норме. Лодка уже смутно вырисовывалась на фоне слегка подсвеченной воды.
– Ну, что ж, – сказал Малкольм. – Привет, Милашка!
Он погладил планшир и подождал, пока Аста выведет их наружу. Одна дверная петля выпала, так что пришлось подпереть дверь камнем, чтобы не распахивалась. Аста снова вскочила к нему на плечо и огляделась.
– Оно привело нас сюда, – заметила она, когда они пошли по хрустящему по гравию обратно, к дороге.
– Ага.
– Так что нельзя было не заметить.
– Игнорировать такое приглашение было бы грубостью.
С рюкзаком на спине и небольшим чемоданом в руке, он устремился вперед, к городу. Аста бодро трусила впереди.
* * *
Конгресс Магистериума близился к завершению. Шло последнее пленарное заседание. Прения были напряженными и утомительными, но дух всеобщего согласия осенил своим крылом собрание, и выборы в новый представительский совет прошли гладко. Просто чудо, отметили многие делегаты, как хорошо все сложилось – ни шепотка, ни тени тайной ненависти, зависти, подозрений. Словно сам Святой Дух снизошел на аудиторию. Все восхищались префектом Секретариата Святого Присутствия, который так чудесно все организовал.
Имя первого президента Верховного совета (так должно было называться новое подразделение) повергло всех в изумление. Под покровом строжайшей тайны провели целую серию голосований, после чего торжественно огласили победителя. Им стал патриарх Высокой Порты, святой Симеон Пападакис.
Удивились все по одной простой причине: многоуважаемый патриарх был весьма преклонных лет! Но отличался – тут все были единодушны – исключительной святостью. Необыкновенно духовная личность, словно осиянная небесным светом, что тут же подтвердили появившиеся в газетах фотограммы. Во всем Магистериуме не нашлось бы более подходящего воплощения святости, чем этот старик, добрейший, скромный, мудрый, невероятно образованный и… да, исполненный духа.
О его избрании было объявлено на пресс-конференции. Во множестве заведений (в том числе и в «Café cosmopolitain») поднялся гул бурных обсуждений. Еще по прошлым визитам Малкольм знал, что за самыми свежими политическими и дипломатическими сплетнями нужно отправляться именно в это кафе.
«Café cosmopolitain» было запружено посетителями – духовенством, иностранными корреспондентами, чиновниками разнообразных посольств, научной братией, делегатами конгресса… Кто-то ждал своего поезда; кто-то продолжал начатые еще за ланчем приятные и заранее оплаченные беседы с представителями прессы, новостными агентствами и, возможно, даже шпионами. Конгресс неизбежно окажет глубокое и долговременное воздействие на всю сферу международных отношений, включая и актуальный баланс сил в Европе. Не удивительно, что мировая общественность хотела знать о нем всё.
