Петр Лосю не понравился. Петр угостил чаем, дал Лосю ночлег, но для Лося это вещь незначащая. «Он мой брат!» — сказал Андрей, когда Лось, по обыкновению криво улыбаясь и якобы подмигивая кому-то, никому другому не видимому, посоветовал держаться от Петра подальше. «У нас нет братьев и сестер!» — ответил Лось, и Андрей только потом, незадолго до налета на карету, узнал от Лося, что тот думал, будто Петр провокатор.
Впрочем, для Лося все, кроме своих, были провокаторами. Городской партизан. Не провокаторами Лось считал только тех, кто был связан с ним через кровь. Андрея, например. Говорил, что история движется слишком тихо, что ее надо подтолкнуть, а сделать это могут только те, кто стремится умереть, а не победить. Андрей не стремился умереть. Он хотел победить. Не знал — как? Об этом у Лося спрашивать было глупо. Лось отвечал одно и то же, односложно — смерть, подвиг. Андрей же знал, что у Лося была женщина, красивая молодая женщина, в которую Лось был влюблен. И она не знала — кто такой Лось, что он делает, сделал и сделает…
…Крахмальный воротничок непривычно натирал шею. Непривычными были и мягкая шляпа, пальто. Андрей мог свободно пройти мимо дворника, а на возможный вопрос ответить «К господину Серебрякову!», небрежно, свысока. Но словно чей-то голос произнес над ухом: «Стой! Подожди!» Возможно, голос того, кто знал, что для Андрея возможность свысока говорить с дворниками была еще более непривычной, чем новая одежда. А тут еще Бердников переусердствовал с краской. Надо было купить для темно-русых волос, а по совету приказчика — эти приказчики! подлое племя! — Бердников купил черную. Из блондина Андрей превратился в брюнета. Брюнет с ярко-голубыми глазами привлекал особенное внимание. К тому же — румянец, яркие, полные губы. Проходя мимо одной витрины, Андрей посмотрел на свое отражение. Кукольный красавчик. Пришлось поднять воротник пальто, надвинуть шляпу на глаза.
Бердников всегда делал все по-своему. Сегодня утром ушел, сказав, что ему надо с кем-то встретиться. Не сказал — с кем. Старшего по пятерке Бердников слушал беспрекословно, но из их пятерки остались только Андрей и сам Бердников. Старшего зарубил гвардейский офицер, Сидеров застрелился последним патроном, прямо в сердце, на мосту через Екатерининский канал. Глухова поймал городовой. Как офицер рубил старшего, Андрей видел сам. Старший несколько раз выстрелил в воздух, привлекая внимание на себя и давая Андрею с портфелем убежать по Фонарному к Офицерской. Если бы считал патроны, офицер бы получил свое.
Про Глухова и Сидерова было в газете. Газету принес Бердников, когда ходил за краской для волос. Только без фамилий. Их фамилии были неизвестны следствию. Да и Андрей не был уверен, что Сидеров и Глухов их настоящие фамилии. Он им свою не называл. Он имя тоже скрыл, был для них Вильгельмом. «Беги, Вилька! — крикнул старший. — Беги!» и повернулся, чтобы встретить удар саблей.
Теперь Бердников стремился показать, что старший — он. Он и впрямь старше, но ненамного, лет на пять, а выглядел почти на тридцать. Под глазами, от уголков глаз к вискам — морщины. Бердников объяснял — морщины от близорукости, но очков не носил. В квартального Бердников промахнулся с трех шагов. Вот странно! Андрей стоял за спиной Бердникова, за спиной и чуть вправо, всего, значит, шагах в десяти, а попал квартальному в лоб с первого выстрела. Бердников потом спрашивал — что Андрей чувствует? появились ли у него новые силы или, наоборот, он ощущает бессилие, апатию? Лось доверял Бердникову, значит, и Андрей должен был доверять, но Бердников был слишком говорлив, причем любил красивости, при разговоре размахивал руками, подходил почти вплотную, дышал в лицо.
До того, как оказаться в Петербурге, Бердников в своем уездном городе бросал самодельную бомбу в жандармского ротмистра. Ротмистр вызвал к себе одного рабочего-еврея, глупого говоруна, родную бердниковскую душу. Тот, прочитав в газете про великого князя, сказал, что, мол, он тоже бы бросил бомбу, только, понимаете ли, лучше, мне бы только ее дали, я бы ее и бросил, Каляеву бы и не снилось, как я ее бросил. Ротмистр спросил — говорил? А тот, с гордостью, с вызовом — да! Ротмистр его избил, сломал нос, ребра, приказал выкинуть возле кабака.
Бердников уже на следующий день сделал бомбу, бросил ротмистру в коляску, а сам через огороды удрал. Бомба только зашипела. Помощник пристава Славасевич собрал работников мастерских, где служил Бердников, объявил, что бомбисту будет военно-полевой суд. Бердников же начал индивидуальный террор. Не против отдельных представителей власти, а в смысле исходящий от него только. Размахивая руками, он объяснял Андрею, как беззаконный акт терроризма с необходимостью становится своеобразным средством защиты закона и неотъемлемых прав личности. Говорил, что долг его, Бердникова, был как раз в том, чтобы через террор защищать закон и права, но и вторая его бомба не сработала: он бросал ее в квартиру зубного врача, где в тот момент заседал комитет Бунда. Бомба зацепилась о штору, скатилась прямо на колени одному из бундовцев. Даже не шипела. Андрей спросил — чем Бердникову не угодил зубной врач? Бердников ответил, что врач отказался давать ему, Бердникову, деньги на революцию. Сто рублей.
Лось Бердникова очень любил. Как и того еврея-говоруна. Бердников вместе с ним приехал, они жили в меблированных комнатах. Болтали на пару. Лось считал, что невзорвавшиеся бомбы иногда бывают ценнее, чем взорвавшиеся. Считал их особым знаком. Знаком борьбы, которая все равно, несмотря на виселицы и военно-полевые суды, на тюрьмы и каторгу, приведет к победе…
Со своими Андрей стрелял всего три раза. Они пятеркой выезжали за Гатчину. С корзинками, с гитарой. Пикник. Гулянье. Лось встречал или на платформе, или подсаживался в вагон на промежуточной станции. Он сразу обратил внимание, как Андрей держит наган, как поднимает руку, как прицеливается. Андрей клал пули в центр мишени одну за другой. Лось сказал, что сначала подумал, что Андрей провокатор. Ведь так учат стрелять юнкеров. Но Лось знал — кто такой Андрей, знал, что он рабочий, рабочий напилочной фабрики Прейса, родом из крестьян Виленской губернии. Не юнкер. Значит — у Андрея настоящий талант. Кто-то из его предков был храбрым жолнежом, смелым, безрассудным, умелым, теперь та кровь отыгрывала в Андрее, и вместо бердыша или мушкета у него в руках был наган. На самом деле все было намного проще: стрелять из револьвера Андрея научил старший сын управляющего имением, Генрих Каффер, одноногий и толстый отставной артиллерийский капитан.
В третью поездку должны были распределить места перед налетом на карету казначейства. Лось тогда ехал от вокзала, только сидел в другом конце вагона. Они вышли на платформу и за ними увязались те двое. Одетые почти так же, как они. Якобы — рабочие. Мол, можно мы с вами, должны были встретить друзей, друзья куда-то подевались, быть может — уже ждут нас, на поляне, мол, у нас на поляне обычно встречаются, чтобы поговорить, ну, понимаете. Бердников сказал, что их ждут барышни, что лишние им не нужны. Что они приехали погулять, а не разговаривать. Эти двое отстали, но, когда пришли на свое место, когда, устав ждать неизвестно куда запропастившегося Лося, все приготовили и повесили мишень, эти двое появились из-за деревьев. Мол, случайно на вас наткнулись. О! А это что у вас? Стрелять учитесь? Дайте револьвер посмотреть! Жалко, да? Не доверяете своему брату, рабочему? Ну, как хотите, но кто же стреляет по таким мишеням! Надо вот по каким! И один из них вытащил из кармана портрет государя Императора. И повесил поверх их мишени. Тут Лось и вышел из-за орешника, и ему оставалось только крикнуть. Эти двое пытались отбиться, но — шестеро против двоих. Связали, обыскали. Андрей обратил внимание Лося на их руки — не рабочие руки. Никаких бумаг, никакого оружия.
