— В каком звании был ваш отец? — спросил я Вальтера, глядя, как бригадир могильщиков показывает тем, кто катил тележку, как ее припарковать, чтобы гроб было удобнее подхватить брезентовыми лентами. Потехин отошел от тележки, встал рядом с промежуточной вдовой, последняя вдова стояла, положив руки на головы дочерям, я смотрел на округлые детские лица, искал в них черты Шихмана.
— Только люди старой закалки могут заделать ребенка в возрасте под восемьдесят лет. Таких уже не осталось, правда? — проследив направление моего взгляда, сказал Вальтер.
— Они не похожи на отца, на Михаила Фроимовича. Он с годами стал носат, приобрел еще более еврейские черты…
— Да, вы правы. Девочки совсем не похожи на евреек, но это неудивительно — его последняя жена не еврейка, ее гены стали доминантными. Хотя обычно доминантными оказываются семитские гены…
— Ваш отец занимался окончательным решением?
— Нет! У него были друзья евреи, он вырос рядом с евреями, он был влюблен в еврейку в ранней молодости. Он…
Потехин достал упаковку бумажных салфеток, промежуточная вытащила одну салфетку и громко высморкалась. Скорбящие все подходили. Мне начало казаться, что проводить Шихмана собирались и те, кто прежде не подозревал о его существовании, те, кто пришел на кладбище к своим родственникам и был привлечен распространяющейся траурно-торжественной аурой от похорон того, кто дал мне отчество. От Карла Каффера мне достался только лощеный, с незапоминающимся, спокойным, длинным и чистым лицом двоюродный брат. Мой брат продолжал говорить, тихо, почти не разжимая губ.
— Отец служил под началом Каммлера, с которым вместе учился в Мюнхене, войну начал старшим лейтенантом, закончил майором. Если вам угодно — начал оберштурмфюрером, закончил штурмбаннфюрером. Его непосредственным начальником был Шляйф.
— Мне ничего не говорят эти фамилии, и я плохо разбираюсь в эсэсовских званиях.
— Он не был военным преступником. Ему не повезло. Он должен был уйти к американцам, но его поймали во время Пражского восстания…
Могильщики ловко подняли гроб на широкие брезентовые ленты и завели его над могилой. Распорядитель покрутил головой, достал из кармана мятый белый платок, взмахнул им. Солдаты дали залп. Гроб начал опускаться. Солдаты дали еще один залп. Гроб стукнулся о дно могилы. Солдаты дали третий залп, и один из них, видимо, только сейчас успевший снять автомат с предохранителя и установивший режим автоматической стрельбы, выдал в небо короткую очередь.
— Шляйф был архитектором, руководил у Каммлера строительством, в сорок пятом застрелил жену, детей, застрелился сам, а Каммлер… — мой двоюродный брат отошел от меня, взял горсть земли, бросил на крышку гроба, вернулся и как ни в чем не бывало продолжил:
— …а Каммлер заведовал всеми перспективными разработками рейха, например, хотел сделать самолет на ядерной тяге, у него все заводы были под землей, он запроектировал Освенцим, он…
— Извините, — сказал я и тоже пошел бросить горсть земли.
Земля была жирная, темная, она забилась под ногти. Потехин поддерживал под локоть промежуточную вдову, она кривовато, благодарно ему улыбалась, ее лоб пересекала глубокая складка, она жмурилась, из-под век ее выдавливалась слеза, Потехин что-то шептал ей на ухо, она кивала.
— …надеялся, что документация, которая хранилась в Брно, ему поможет, и не знал, что американцы уже совершили танковый бросок навстречу Советам и захватили все документы, чертежи, расчеты. Каммлер оказался, как говорят у вас, у разбитого корыта. Это же Пушкин? Пушкин, да? Поговорки и присказки — зеркало души народа, — Вальтер просто-таки преследовал меня, он передвигался вслед за мной, он останавливался чуть позади меня, когда останавливался я, за мгновение предчувствовал каждое мое движение и тихо бубнил, бубнил, бубнил:
— …когда он, Каммлер, все-таки попал к американцам, он начал первым делом ставить условия. Главное — не выдавать его полякам, они тогда безжалостно вешали, и не выдавать Советам, он не хотел, чтобы его наработки достались коммунистам…
Могилу ловко, быстро засыпали. Отгремела вереница цистерн на железнодорожной насыпи. Вороны вернулись на ветви березы.
— …но американцам его условия были, как у вас сейчас говорят — по барабану, и Каммлер повесился в камере, а мой отец…
Распорядитель передал могильщикам табличку — имя-отчество-фамилия папы Миши, даты рождения и смерти. Табличку пристроили к большому венку.
— Это от вет-теранской о-организации, — сказала промежуточная вдова, возле которой я оказался, дрейфуя вокруг могилы и стараясь оторваться от Вальтера. — Они хотели при-ехать, ска-азать речь. Мы отка-азались. От речи…
Вальтер стоял с потерянным видом, его обтекали начавшие медленное, скорбное обратное движение. Разлучница со своим седобородым отошла от могилы первой, шла теперь впереди всех, высокая тулья шляпы правоверного еврея указывала нам путь, за ней — последняя вдова с дочерьми, младшая дочь все норовила пойти вприпрыжку, получила тычок от старшей, захныкала, получила тычок от матери, затихла.
— Они долго не хотели брать его на учет. Вы представляете? — промежуточная говорила все четче и двигалась со все возрастающей легкостью, словно погребение Шихмана освободило ее от недуга. — Его считали недостойным продуктовых заказов, — она, показав десны, улыбнулась, — а потом признали таковым…
— Так всегда бывает, — глубокомысленно произнес Потехин.
— Не разочаровывайте меня, — промежуточная хлопнула Потехина по руке. — Е-еще одна бана-альность — и между нами все ко-ончено.
— Между нами уже что-то есть? Вы чувствуете? Да? Я — да, но не мог и надеяться…
— За-а-ткнитесь! — сказала Потехину промежуточная и повернулась ко мне:
— Вы его сын, да? Ну да, да-да, я все знаю. Он умер в полнейшем одиночестве, один, ему никто ни воды не да-ал, ни убрал из-под него судно, а ста-арался настрогать детей, у него не получилось только с вашей матерью, с последней, пра-авда, сомнения, это не его дети, эта с дочками уехала к своей мамаше в Прагу, когда он умирал, нет, не его дочки, там, в этой Праге, ей и заделывали их, а Миша хотел мальчика, и ни одного мальчика у него не получилось…
— А где ваша дочь? — спросил я.
— От-ткуда вы знаете, что у меня дочь? А-ах, ну-у да! — у нее на губах лопнул шарик слюны, и нас догнал Вальтер, продолживший с того места, на котором остановился:
— …был арестован, когда пытался уйти в американскую зону. Сначала его отдали чехам, потом полякам, ни те ни другие не знали, что с им делать — виселицы он не заслужил, кормить в тюрьме за просто так смысла не имело, потом все-таки решили повесить, начали готовить трибунал, в сорок седьмом, но решили вместо трибунала передать советским, и его отправили в шарашку, где он много о чем рассказал, например — про лампочки Пьера Карну, но это никого не заинтересовало, инженер Кондратьев такие же или почти такие же лампочки уже изобрел, и был Кондратьев в той же шарашке, два — как это сказать? — ламповеда? — на одну шарашку много, и моего отца даже собирались отпустить, где-то году в сорок девятом, восточные тогда собирались делать секретную службу, нужны были кадры, он в конце концов таким полезным, с большим прежним опытом, для них стал, тем более дядя Карл там уже руководил одним из направлений.
