Это никогда не было его намерением – причинить ему вред.
И два месяца это вполне получалось. Мужчина чувствовал такой покой! Присутствие мальчика и явное удовлетворение были для него что бальзам на душу. Впервые, насколько он мог припомнить, его мир ощущался не только как нечто возможное и достижимое, но и как правильное, словно порожденный некоей застарелой инфекцией нарыв внутри него наконец начал заживать.
Но, естественно, это была лишь иллюзия.
Нил всю дорогу врал ему, оттягивая время, и лишь притворялся, что счастлив. Пока, в конце концов, мужчина не был вынужден принять мысль, что та искра доброты, которую он видел в глазах мальчишки, никогда не была настоящей, что это было всего лишь надувательство и обман. С самого начала он оказался слишком наивен и доверчив. Нил Спенсер всегда был лишь змеей, вырядившейся в костюм мальчишки, и правда заключалась в том, что заслуживал он в точности того, что случилось с ним сегодня.
Сердце мужчины гулко забилось.
Он помотал головой, а потом заставил себя успокоиться, опять дышать размеренно и выбросить все подобные мысли из головы. То, что случилось сегодня, было мерзко и отвратительно. Если бы, среди всех прочих эмоций, это не принесло бы с собой также и свое собственное странное чувство гармонии и удовлетворения, все было бы ужасно и неправильно, и с этим надо было бороться. Взамен ему приходилось хвататься за умиротворяющее спокойствие предыдущих недель, какими бы фальшивыми они ни оказались. Он просто плохо выбрал, вот и всё. Нил был ошибкой, и этого больше не повторится.
Следующий мальчик будет ровно тем, что надо.
21
Заснуть в ту ночь оказалось труднее, чем когда-либо.
Я ничего не сумел уладить с Джейком после нашей ссоры. В то время как я мог оправдать все, что написал про Ребекку, перед самим собой, было невозможно заставить понять это семилетнего мальчишку. Для него это были всего лишь нападки на его мать. Джейк не стал мне ничего отвечать, и было непонятно, слушает ли он меня вообще. Укладываясь спать, он отказался от чтения, и я опять секунду беспомощно стоял, разрываясь между тоскливым раздражением и ненавистью к себе и отчаянной нуждой заставить его понять. Под конец я лишь легонько поцеловал его в висок, сказал, что люблю его, и пожелал спокойной ночи, надеясь, что к утру все как-нибудь образуется. Как будто так хоть когда-нибудь получалось… Завтра – это всегда новый день, но никогда нет никакой причины думать, что он окажется лучше, чем предыдущий.
Позже я лежал в своей собственной спальне, ворочаясь с боку на бок и пытаясь привести мысли в порядок. Мне было невыносимо видеть, как увеличивается разделяющее нас расстояние. Даже еще более худшим представлялся тот факт, что у меня не было ни малейшего представления, как остановить расширение этой пропасти, не говоря уже о том, чтобы вообще устранить ее. И, лежа там в темноте, я постоянно припоминал сипловатый голос, который напустил на себя Джейк, и каждый раз поеживался.
«А я и хочу тебя напугать».
Мальчик в полу.
Но, как это ни нервировало, по какой-то причине больше всего беспокоило меня не это, а нарисованные Джейком бабочки. Гараж был заперт на висячий замок. Джейк никак не мог проникнуть туда без моего ведома. И все же я снова и снова рассматривал рисунок, и узнавались они безошибочно. Каким-то образом он их видел. Но как и где?
Это просто совпадение; конечно же, по-другому и быть не может. Может, эти бабочки более распространены, чем я думал, – те, что в гараже, просто попали туда откуда-то еще, в конце-то концов. Естественно, я пытался поговорить с Джейком и насчет бабочек. И, столь же естественно, он отказался мне отвечать. В итоге постепенно, пока я метался и ворочался, пытаясь заснуть, пришло осознание того, что загадка бабочек нисходит к тому же самому, что и сама наша ссора. Мне оставалось лишь надеяться, что к утру все будет лучше.
Звон бьющегося стекла.
Визг моей матери.
Мужские крики.
«Просыпайся, Том!»
Просыпайся сейчас же!
Кто-то тряс меня за ногу.
Вздрогнув, я проснулся, пропитанный по́том; сердце молотом ухало в груди. В спальне было тихо и темно, хоть глаз выколи – все еще середина ночи. Джейк опять стоял в ногах кровати – черный силуэт на фоне черноты у него за спиной. Я потер лицо.
– Джейк? – тихо проговорил я.
Никакого ответа. Я не видел лица, но верхняя часть его тела немного двигалась из стороны в сторону, покачиваясь на ногах, как метроном. Я нахмурился.
– Ты не спишь?
И опять нет ответа. Я сел в кровати, гадая, что лучше всего сделать. Если он ходит во сне, следует ли осторожно его разбудить или же попытаться отвести его, все еще сонного, обратно в его комнату? Но тут мои глаза немного привыкли к темноте, и силуэт стал четче. С волосами у него было явно что-то не то… Они выглядели гораздо длиннее, чем им полагалось бы быть, и, казалось, свешивались набок.
И…
И кто-то шептал.
Но фигура возле дальнего конца кровати, все так же очень медленно покачивающаяся из стороны в сторону, была совершенно безмолвна. Звук, который я слышал, доносился из какого-то другого места в доме.
Я посмотрел влево. За открытой дверью спальни темнела прихожая. Она была пуста, но мне показалось, что шепот доносится откуда-то оттуда.
– Джейк…
Но когда я повернулся обратно, силуэт возле моей кровати бесследно исчез и комната была пуста.
Я потер лицо, стирая остатки сна, потом скользнул через холодную сторону постели и на цыпочках вышел в прихожую. Здесь шепот стал немного громче. Хотя я не мог разобрать ни единого слова, теперь было ясно, что я слышу два голоса: приглушенный разговор, один собеседник слегка погрубее другого. Джейк опять разговаривал сам с собой. Инстинктивно я двинулся в сторону его комнаты, но потом бросил взгляд вниз по лестнице и застыл на месте.
Мой сын был в самом низу лестницы, сидел перед входной дверью. Мягкий клин света уличного фонаря выбивался из-за края занавески в моем кабинете, сбоку, пятная его взъерошенные волосы оранжевым. Он сидел, поджав под себя ноги и прислонившись лбом к двери, одна рука прижата к косяку рядом с ней. Другая, лежащая на коленке, сжимала запасные ключи, которые я держал в ящике письменного стола в кабинете.
Я прислушался.
– Ну, я не знаю, – прошептал Джейк.
Ответом был тот более грубый голос, который я уже слышал.
– Я присмотрю за тобой, обещаю.
– Я не знаю…
– Впусти меня, Джейк.
Мой сын стал протягивать руку к двери – к ящику для писем. Тогда-то я и заметил, что тот открыт снаружи. Там виднелись чьи-то пальцы. Мое сердце скакнуло при виде их. Четыре бледных тонких пальца, раздвигающие тугие черные щетинки защитных щеток, перекрывающих щель для писем и держащие внутреннюю крышечку почтового ящика открытой.
