Вмешалась Мэгги. С такими капризами она справлялась лучше Рона.
– Можешь присесть за кустиком.
Лицо Дэбби вытянулось от ужаса. Рон слегка улыбнулся Йену.
Вид у мальчишки был затюканный. Он скривился и вернулся к своему потрепанному комиксу.
– Давай уже быстрее, а? – буркнул он. – И поехали в место поприличнее.
Поприличнее, повторил про себя Рон. Это он про город. Он городской мальчишка; будет непросто убедить его, что холм с видом – и есть место поприличнее. А Дэбби все не унималась.
– Мамочка, я здесь не могу…
– Почему?
– Вдруг кто-то увидит.
– Никто тебя не увидит, солнышко, – заверил ее Рон. – Делай, как мама говорит. – Он повернулся к Мэгги. – Сходи с ней, милая.
Мэгги не шелохнулась.
– Она справится.
– Самой ей через изгородь не перебраться.
– Значит, ты и сходи.
Рону не хотелось ссориться, и он натянуто улыбнулся.
– Идем.
Дэбби вылезла из машины, и Рон помог ей перелезть через изгородь в поле. Урожай уже собрали. Пахло… землей.
– Не смотри, – увещевала она, выпучив глаза, – тебе нельзя смотреть.
В своем почтенном возрасте девяти полных лет она уже им манипулировала. Играла на нем лучше, чем на пианино, с которым училась обращаться на частных уроках. Они оба об этом знали. Он улыбнулся и закрыл глаза.
– Хорошо. Видишь? Я закрыл глаза. А теперь скорее, Дэбби. Пожалуйста.
– Обещай, что не будешь подглядывать.
– Не буду. – Боже мой, сколько шума из ничего. – Скорее.
Рон оглянулся на машину. Йен все еще читал на заднем сидении, увлеченный какими-то плоскими супергероями, впивался взглядом в их приключения, не отрывая глаз. Мальчик рос таким серьезным: иногда Рону удавалось заставить его усмехнуться – только и всего. И он не притворялся, не пытался казаться загадочнее. Очевидно, он без сожалений уступил актерский талант сестре.
Дэбби за кустом сняла свои воскресные трусики и присела, но, как ни пыталась, пописать не смогла. Она сосредоточила на этом все свое внимание, но стало только хуже.
Рон смотрел на тянувшееся до горизонта поле. Там кричали, ссорясь друг с другом за лакомые кусочки, чайки. Он смотрел на них какое-то время, чувствуя, как теряет терпение.
– Ну же, милая, – поторопил он и оглянулся на машину: теперь Йен смотрел на него со скучающим выражением лица. Или это было что-то другое – глубокая обреченность? Мальчик вернулся к своему комиксу «Утопии», так и не поймав на себе отцовский взгляд.
И тут Дэбби закричала – завизжала так, что зазвенело в ушах.
– Боже! – Рон в секунду перемахнул через изгородь; Мэгги уже спешила за ним.
– Дэбби!
Рон увидел дочь рыдающей у куста с красным лицом. Она не отрывала взгляда от земли.
– Господи, что стряслось?
Она бессвязно залопотала. Рон тоже опустил глаза.
– Что случилось? – Мэгги с трудом перебралась через ворота. – Все в порядке… все хорошо.
На краю поля лежал клубком наполовину закопанный дохлый крот: его глаза выклевали птицы, по гниющей шкурке ползали мухи.
– О боже, Рон. – Мэгги бросила на него осуждающий взгляд, словно он специально подсунул сюда эту хрень.
– Все хорошо, зайка, – произнесла она, отпихнув локтем мужа и заключив Дэбби в объятия.
Та плакала уже тише. Городские дети, сказал про себя Рон. Если они переедут в деревню, им придется привыкнуть к таким вещам. Здесь нет уборочных машин, которые каждое утро счищают с дорог сбитых кошек. Мэгги покачивалась вместе с дочерью – кажется, истерика подошла к концу.
– Все будет в порядке, – сказал Рон.
– Конечно, будет, правда, солнышко? – Мэгги помогла ей натянуть трусики. Дэбби все еще хлюпала носом, забыв в своем горе о стыдливости.
Йен на заднем сидении машины слушал кошачий концерт сестры и пытался сосредоточиться на комиксе. Ну все сделает, чтобы привлечь внимание, думал он. Что ж, ради бога.
Вдруг стало темно.
Чувствуя, как глухо стучит сердце, он оторвал взгляд от страницы. У его плеча, всего в шести дюймах, кто-то стоял и пялился внутрь. Его лицо вызывало ужас. Йен не смог закричать, язык прилип к небу. Смог он лишь намочить штаны и бесполезно замахать руками, когда к нему потянулись длинные, покрытые шрамами лапы. Когти чудовища обхватили его лодыжки, порвав носок; дрыгая ногами, он потерял один из новеньких ботинок. Вот оно уже тянуло его по мокрому сидению к окну. К нему наконец-то вернулся голос. Не совсем его, а какой-то жалкий тонкий голосок, не способный выразить его смертельный ужас. Все равно было уже слишком поздно: тварь вытащила наружу его ноги почти до ягодиц. Через заднее окно он видел, как она тянет на себя его туловище, и тут, словно во сне, заметил у ворот папу – у него было глупое-преглупое выражение лица. Он перелез через ворота, он бежал на помощь и хотел его спасти, но двигался слишком медленно. Йен с самого начала знал, что спасти его невозможно – в своих снах он умирал так тысячу раз, и папа ни разу не подоспел вовремя. Наяву пасть чудовища оказалась даже шире – настоящая дыра, в которую его пихали вперед головой. Пахло, как из мусорных баков позади школьной столовой, но в миллион раз хуже. Когда на его макушке сомкнулись челюсти, его вырвало твари в горло.
Рон не кричал ни разу в жизни. Он считал, что кричать положено слабому полу – до этого дня. Но когда он увидел, как монстр откусил его сыну половину головы, оставалось только закричать.
Мозготряс услышал вопль и без тени страха обернулся посмотреть на издавшую его малявку. Их взгляды встретились. И взгляд Короля прошил Мильтона насквозь, точно стрела, заставил его застыть на дороге. Эти чары разрушил горестный голос Мэгги.
– О… пожалуйста… нет!
Рон выбросил взгляд Мозготряса из головы и бросился к машине, к сыну. Но его секундное сомнение дало Мозготрясу передышку, в которой он все равно вряд ли нуждался: он уже пустился бежать, держа в пасти свою добычу, брызгавшую во все стороны кровью. Ветер подхватил мелкие капли и понес их в сторону дороги – Рон почувствовал, как они окатили его легким душем.
Деклан стоял в церкви Святого Петра и слушал жужжание. Оно все не пропадало. Рано или поздно ему придется найти источник звука и уничтожить его, даже если это будет грозить ему – а так, скорее всего, и будет – смертью. Этого потребует его новый господин. Но это было нормально, и мысль о смерти Деклана не расстраивала, отнюдь. За последние несколько дней он осознал в себе честолюбие, которое вынашивал (безмолвно, даже бездумно) много лет.
Смотря на чернеющий силуэт чудовища, пока то на него мочилось, Деклан познал чистую радость. И если подобное – а ведь когда-то его это отвращало – может вызывать у него такие чувства, то на что же похожа смерть? Еще лучше. А если он умудрится умереть от руки Мозготряса, от этой широкой вонючей лапы, не будет ли это чувство бесценным?
