– Он там, – сказал он, светясь от довольства тем, каким легким оказалось это задание.
– Конечно, он там, – ответил Уолл.
– Мертв, как дронт, – уточнил Фреска.
– Что за дронт? – спросил Ленни.
Лицо Фрески вытянулось.
– Просто выражение такое, – раздраженно ответил он.
Инспектор Уолл снова поднял телефонную трубку и уже говорил с Магуайром. Голос его собеседника звучал весьма испуганно – и заверения Уолла, кажется, мало чем помогли.
– Он на месте, Микки. Ты, должно быть, ошибся.
Страх Магуайра струился по проводу, словно электрические разряды.
– Черт тебя дери, я его видел.
– Ну, Микки, он лежит внизу с дыркой от пули во лбу. Скажи, как ты вообще мог его видеть?
– Не знаю, – ответил Магуайр.
– Ну вот.
– Слушай… если будет пять минут, подъедешь? Туда же, где и обычно. Подкину тебе кое-какое дельце.
Уолл не любил обсуждать дела по телефону, от этого он нервничал.
– Позже, Микки.
– Хорошо. Позвонишь?
– Позвоню.
– Обещаешь?
– Да.
Уолл положил трубку и пробуравил подозреваемого взглядом. Ленни снова шарился в брюках в поисках сокровищ. Бестолковое животное – точно надо обыскать его еще разок.
– Фреска, – промурлыкал Уолл, – прошу тебя, объясни Ленни, что невежливо играться с самим собой на глазах у полицейских.
Запершийся в своей ричмондской крепости Магуайр рыдал как дитя.
Он, без сомнений, видел Гласса. Что бы ни говорил Уолл о лежащем в морге теле, ему лучше знать. Гласс вышел на улицы, свободный, настоящий, несмотря на то, что Магуайр проделал ублюдку дыру в черепе. Магуайр был богобоязненным христианином, он верил в жизнь после смерти, но до этого дня никогда не спрашивал себя, как это происходит. И вот он получил свой ответ: бледнолицего сукина сына, воняющего эфиром, – вот какова загробная жизнь. И потому он рыдал, от страха перед жизнью и перед смертью. Уже давно рассвело; наступило тихое воскресное утро. В безопасной «Пондерозе», при свете дня ему ничего не грозит. Это была его крепость, построенная на наворованные тяжким трудом деньги. Здесь был вооруженный до зубов Нортон. У каждых ворот сидели сторожевые псы. Ни один человек, живой или мертвый, не посмел бы покуситься на него в его же владениях. Здесь, в окружении портретов кумиров – Луиса Б. Майера, Диллинджера, Черчилля; в окружении членов семьи; в окружении символов его хорошего вкуса, его денег, его objets d'art, Магуайр был сам себе хозяин. Если сумасшедший бухгалтер к нему сунется, он горько об этом пожалеет, призрак он там или не призрак. Finis.
В конце концов, разве он не Майкл Роско Магуайр, владыка собственной империи? Он родился никем и поднялся благодаря уму биржевика и бунтарскому сердцу. Может быть, время от времени – и только в строго контролируемых условиях – он и позволял своим темным желаниям вырваться наружу, как это произошло во время казни Гласса. Этот маленький спектакль принес ему массу удовольствия: это он даровал coup de grace, он милосердно нанес последний удар. Но вся эта жестокость осталась далеко позади. Теперь он был буржуа, прячущимся за надежными стенами крепости.
В восемь утра проснулась Ракель; она собиралась готовить завтрак.
– Будешь что-нибудь? – спросила она Магуайра.
Тот покачал головой. Слишком сильно саднило горло.
– Кофе?
– Да.
– Сюда?
Он кивнул. Ему нравилось сидеть у окна, из которого открывался вид на лужайку и теплицу. День выдался замечательный: ветер гонял пухлые пушистые облака, и их тени плыли по идеально подстриженной траве. Может, заняться рисованием, как Уинстон, подумал он. Запечатлеть любимые пейзажи; может быть, написать сад или даже портрет обнаженной Ракель, увековечить ее в масле, прежде чем ее грудь окончательно и бесповоротно обвиснет.
А она уже мурлыкала у него за спиной, неся чашку кофе.
– Ты в порядке? – спросила она.
Тупая сука. Разумеется, он не в порядке.
– Конечно.
– К тебе гости.
– Что? – Он выпрямился в кожаном кресле. – Кто?
Она улыбнулась.
– Трейси, – ответила она. – Она хочет зайти и обнять тебя.
Он тихо зашипел. Тупая, тупая сука.
– Хочешь увидеть Трейси?
– Конечно.
Маленькая неожиданность, как он в шутку ее называл, стояла у двери в ночной рубашке.
– Привет, папочка.
– Здравствуй, милая.
Уже в таком возрасте подражавшая походке матери, малышка проплыла по комнате к нему.
– Мамочка сказала, ты заболел.
– Мне уже лучше.
– Я рада.
– Как и я.
– Мы сегодня пойдем гулять?
– Может быть.
– Посмотрим ярмарку?
– Может быть.
Она очаровательно надула губки, прекрасно зная, какое это произведет впечатление. Снова штучки Ракель. Оставалось лишь молиться, чтобы она не выросла такой же тупой, как мать.
– Посмотрим, – сказал он, надеясь на положительный ответ, но уже зная, что дает отрицательный.
Она забралась к нему на колени, и Магуайр, какое-то время побаловав дочку историями о своих проделках пятилетней давности, отправил ее собираться. От разговоров заболело горло, и сегодня он не чувствовал в себе сил быть любящим отцом.
Снова оставшись в одиночестве, он продолжил смотреть на вальс теней на лужайке.
Собаки залаяли после одиннадцати. А потом, совсем скоро, успокоились. Магуайр поднялся и пошел искать Нортона, который собирал в кухне вместе с Трейси мозаику. «Телега для сена» на две тысячи кусочков. Одна из любимых картин Ракель.
– Ты сходил к собакам, Нортон?
– Нет, босс.
– Ну так сходи, мать твою.
Он нечасто ругался при ребенке, но сейчас чувствовал себя так, будто вот-вот взорвется. Нортон вскочил. Когда он открыл заднюю дверь, на Магуайра пахнуло снаружи. Запах соблазнял его выйти из дома. Но собаки лаяли так, что у Магуайра отдавало в голове и кололо в ладонях. Трейси уткнулась носом в мозаику, напрягшись в ожидании отцовского гнева. Но он безмолвно ушел в гостиную.
Он смотрел из кресла, как Нортон шагает через лужайку. Теперь собаки сидели тихо. Нортон исчез за теплицей. Ждать пришлось долго. Когда Магуайр уже начал было волноваться, он снова увидел Нортона: тот оглянулся на дом, пожал плечами и заговорил. Магуайр отпер раздвижную дверь, открыл ее и вышел во внутренний дворик. День встретил его благоуханием.
