Каждые несколько ярдов нам приходилось перебираться через залежи вонючих водорослей. У меня получалось перепрыгивать их довольно элегантно, а злой и неуверенный в своем чувстве равновесия Джонатан шлепал прямо по ним, полностью погружая босые ноги в гниющую массу. Там была не только ламинария, но и обычный для пляжей мусор, выброшенный морем: битые бутылки, ржавые банки из-под кока-колы, покрытая тиной пробка, шарики смолы, куски крабов, бледно-желтые презервативы. И по всем этим грудам смердящих отбросов ползали огромные пучеглазые мухи. Сотнями они карабкались по мусору, друг по другу, и гудели, гудели, гудели.
Первая жизнь, которую мы тут встретили.
Я изо всех сил старалась не упасть вниз лицом, переступая через очередную полосу водорослей, когда слева от меня произошел небольшой галечный обвал. Три, четыре, пять камней запрыгали друг через друга к морю и сдвинули еще десяток за собой.
Никаких видимых причин такому явлению не было.
Джонатан даже не потрудился на него взглянуть, он был слишком занят попытками удержаться в вертикальном положении.
Оползень прекратился – энергия иссякла. Потом начался снова – уже между нами и морем. На этот раз и камни были крупнее, и подскакивали они выше. Да и вереница оказалась длиннее предыдущей. Камни ударялись друг о друга, пока несколько из них не доплясало до моря.
Бултых.
Мертвый звук.
Бултых. Бултых.
Сверху, из-за одного из валунов появился Рэй, сияя идиотской улыбкой.
– На Марсе жизнь есть! – крикнул он и нырнул обратно.
Спустя несколько опасных минут мы до него добрались. От пота наши волосы прилипли ко лбам. Джонатан выглядел скверно.
– В чем дело? – потребовал он ответа.
– Смотрите, что мы нашли, – сказал Рэй и повел нас за валуны. К первому потрясению.
Мы поднялись над пляжем и увидели противоположную сторону острова – такой же унылый пляж, за которым плескалось море. Ни жителей, ни лодок, ни признаков человеческого существования. Все это голое, точно спина кита, место было не больше полумили в поперечнике.
Но все-таки здесь была кое-какая жизнь, и это стало вторым потрясением.
На вершине острова, в круге из огромных валунов, стоял загон. В соленом воздухе гнили деревянные столбы, а между ними была намотана примитивная ограда из ржавой колючей проволоки. Внутри загона росли пучки жесткой травы, на которой стояли три овцы. И Анжела.
Она забралась в эту тюрьму, гладила одну из заключенных и ворковала ласковые слова в ее тупую морду.
– Овцы, – торжествующе сообщила Анжела.
Джонатан оказался там быстрее меня и тут же огрызнулся:
– Ну и что?
– А разве не странно? – сказал Рэй. – Три овцы посреди крошечного острова.
– По мне, они неважно выглядят, – произнесла Анжела.
Она оказалась права. Без защиты от погодных условий животным было худо – глаза их покрывал липкий гной, а шерсть клоками свисала с тел, обнажая тяжело вздымающиеся бока. Одна из овец – то ли от болезни, то ли от истощения – рухнула на колючую проволоку и, казалось, не могла подняться.
– Это жестоко, – сказала Анжела.
Я была вынуждена с ней согласиться. Запереть эти создания с несколькими травинками и помятым жестяным баком застоявшейся воды было настоящим садизмом.
– Вот ведь странно, да? – спросил Рэй.
– Я порезался, – Джонатан присел на один из плоских валунов и разглядывал правую ступню.
– Наверное, о стекло на пляже, – произнесла я, обменявшись рассеянным взглядом с одной из овец.
– Они такие невозмутимые, – сказал Рэй. – Простачки от природы.
Странно, что животные не выглядели такими уж несчастными, они смотрели на нас скорее философски и словно говорили: «Я всего лишь овца и не жду, что ты будешь любить меня, заботиться обо мне, беречь меня, кроме как ради того, чтобы однажды насытить свой желудок». Ни вам сердитого блеяния, ни злого удара копытом.
Лишь три серые овцы, ожидающие смерти.
Рэй уже потерял к ним интерес. Он брел по пляжу, пиная перед собой банку. Та дребезжала и подпрыгивала, напоминая мне о камнях.
– Мы должны их отпустить, – заявила Анжела.
Я пропустила ее слова мимо ушей. К чему свобода в таком месте?
– Ты не думаешь, что нам стоит так поступить?
– Нет.
– Они умрут.
– Их не без причины посадили сюда.
– Но они умрут.
– Если мы их выпустим, они тоже умрут. На берегу нет еды.
– Мы их накормим.
– Французскими тостами и джином? – поинтересовался Джонатан, вынимая из пятки осколок стекла.
– Мы не можем просто оставить их.
– Это не наше дело, – ответила я.
Все это становилось скучным. Три овцы. Кого волнует, живы они или… Час назад я думала так о себе. У нас с овцами оказалось что-то общее.
Заболела голова.
– Они умрут, – в третий раз заныла Анжела.
– Ты тупая сука, – без злобы, спокойно, словно констатируя очевидный факт, сказал ей Джонатан.
Я не смогла сдержать улыбку.
– Что? – она выглядела так, будто ее укусили.
– Глупая сука, – повторил он. – С-У-К-А.
Вспыхнув от гнева и смущения, Анжела повернулась к нему и сказала, скриви губы:
– А из-за тебя мы здесь застряли.
Неизбежное обвинение. Слезы в ее глазах. Его язвительные слова.
– Я сделал это нарочно, – сказал Джонатан, сплевывая на пальцы и втирая слюну в порез. – Хотел проверить – сумеем ли мы оставить тебя здесь.
– Ты пьян.
– А ты дура. Но я-то утром протрезвею.
Старые обиды не заживают.
Пытаясь сдержать слезы, Анжела рванула по пляжу за Рэем и скрылась из виду. Я даже посочувствовала ей. Когда доходило до словесных перепалок, она становилась легкой добычей.
– Ты настоящий ублюдок, когда захочешь, – сказала я Джонатану, а он просто взглянул на меня остекленевшими глазами.
– Лучше быть друзьями. Тогда я не буду ублюдком. Для тебя.
– Меня ты не пугаешь.
– Знаю.
Овца снова уставилась на меня, а я глазела на нее в ответ.
– Чертовы овцы, – сказал Джонатан.
– Они ничего не могут с этим поделать.
– Будь в них хоть капля порядочности, перерезали бы себе глотки.
– Я возвращаюсь на яхту.
– Чертовы уроды.
– Идешь?
Он взял меня за руку – стремительно, крепко, и держал так, будто никогда не отпустит. И вдруг посмотрел на меня.
