– Я… хочу умереть.
– Ты не можешь умереть.
– В этом мире. Умереть хотя бы в этом мире. Исчезнуть. Чтобы меня сменили.
– Ты не умрешь.
– Но я не могу его сломить! – вскричал в слезах Йеттеринг.
– Ты должен.
– Почему?
– Потому что мы так сказали, – Вельзевул всегда пользовался королевским «мы», хотя и не имел на это оснований.
– Хотя бы объясните мне, почему я в этом доме, – умолял Йеттеринг. – Кто он такой? Он ничто! Ничто!
Вельзевула это насмешило. Он хохотал, жужжал, трубил.
– Джек Джонсон Поло – дитя прихожанки из Церкви Утраченного Спасения. Он принадлежит нам.
– Но зачем он вам нужен? Он же такой занудный.
– Он нам нужен, потому что эта душа обещана нам, а его мать не отдала ее. Как и себя, если на то пошло. Она обманула нас. Она умерла на руках у священника и благополучно оказалась в…
Последовавшее слово было анафемой. Повелитель Мух насилу заставил себя его произнести с бесконечным горем в голосе:
– …раю.
– В раю, – повторил Йеттеринг, не вполне понимая, что значит это слово.
– Джека должно заполучить во имя Древнего и наказать за преступления матери. Не бывает слишком страшной пытки для семьи, которая обманула нас.
– Я устал, – взмолился Йеттеринг, осмелившись приблизиться к зеркалу. – Прошу. Я вас заклинаю.
– Овладей им, – сказал Вельзевул, – или будешь страдать вместо него.
Фигура в зеркале взмахнула черно-желтым хоботом и исчезла.
– Где твоя гордость? – спросил голос хозяина, прежде чем стихнуть вдали. – Гордость, Йеттеринг, гордость.
И пропал.
В досаде Йеттеринг схватил кошку и запустил в камин, где та быстро кремировалась. Если бы только закон позволял столь легко причинять боль человеческой плоти, думал он. Если бы. Если бы. На какие пытки он тогда бы обрек Поло! Но нет. Йеттеринг знал законы как свои пять пальцев: учителя высекли их на обнаженной коре мозга, еще когда он был неоперившимся демоном. И Первый Закон гласил: «Не подними руки на жертву твою».
Никогда не объяснялось, почему этот закон утвердили, но его утвердили.
– Не подними…
И мучительный процесс продолжался. Шел день за днем, а человек так и не выказывал признаков слабости. За следующие недели Йеттеринг убил еще двух кошек, которых Поло приносил домой на смену своему драгоценному Фредди (теперь обратившемуся в пепел).
Первая несчастная жертва утонула в туалете одним напрасным пятничным днем. Увидеть, как на лице Поло отразилось недовольство, когда он расстегнул ширинку и опустил взгляд, было приятным пустячком. Но радость от дискомфорта Джека была перечеркнута эффективной легкомысленностью, с которой он разобрался с дохлой кошкой: выловил комок мокрого меха из чаши, завернул в полотенце и похоронил в саду за домом, не проронив ни слова.
Третья кошка, которую принес домой Поло, ощутила невидимое присутствие демона с самого начала. Это была действительно веселая неделя в середине ноября, когда жизнь Йеттеринга стала почти интересной благодаря игре в кошки-мышки с Фредди III. Фредди был мышкой. Кошки не самые умные животные, так что игра едва ли представляла большую интеллектуальную задачу, но все же разнообразила бесконечные дни ожидания, столоверчений и неудач. Это существо хотя бы признавало присутствие Йеттеринга. Впрочем, в конце концов, у демона лопнуло терпение, когда он был в дурном настроении (из-за нового брака голой вдовы по соседству). Кошка точила когти на нейлоновом коврике, когтила и царапала ворс часами напролет. От этих звуков у демона бегали метафизические мурашки. Он бросил быстрый взгляд на кошку, и та разлетелась на куски, будто проглотила гранату.
Эффект оказался зрелищным. Результат – мерзким. Всюду кошачьи мозги, кошачий мех, кошачьи кишки.
Тем вечером Поло вернулся домой без сил и встал в дверях столовой, с отвращением оглядывая кровавую баню, которая ранее была Фредди III.
– Чертовы собаки, – сказал он. – Чертовы, чертовы собаки.
В его голосе звучал гнев. Да, возрадовался Йеттеринг, гнев. Человек расстроен: эмоции были налицо – и на лице.
Восторженный демон пронесся по дому, намереваясь развить успех. Он хлопал всеми дверями. Бил вазы. Качал абажуры.
Поло просто убрал кошку.
Йеттеринг бросился на первый этаж, разорвал подушку. Потом устроил, хромая и хихикая, спектакль на чердаке, изображая существо, которое не прочь полакомиться человеческой плотью.
Поло просто похоронил Фредди III рядом с могилой Фредди II и прахом Фредди I.
Потом отправился спать без подушки.
Демон зашел в тупик. Если человек даже бровью не ведет, когда у него в столовой взрывается кошка, то какие у Йеттеринга шансы сломить засранца?
Оставалась одна последняя возможность.
Приближалось Рождество, и дети Джека вернутся домой, в родное гнездо. Возможно, они помогут убедить его, что мир не так уж хорош; возможно, они сумеют запустить ногти под его безупречное безразличие. Надеясь вопреки всему, Йеттеринг коротал недели до конца декабря, планируя атаки со всей силой озлобленного воображения, на какое был способен.
Тем временем жизнь Джека продолжалась своим чередом. Он жил как будто отдельно от всего, что его окружало, – как автор, который пишет неправдоподобную историю, не увлекаясь повествованием слишком сильно. Впрочем, о том энтузиазме, с каким он ждал наступающий праздник, свидетельствовало несколько немаловажных моментов. Он провел тщательную уборку в спальнях дочерей. Заправил их кровати, постелив белье со сладковатым ароматом. Вычистил с ковра всю кровь кошки до капли. Даже поставил в гостиной елку, украсив ее переливающимися шарами, мишурой и подарками.
Время от времени, занимаясь приготовлениями, Джек думал о своей игре и молча высчитывал свои шансы в борьбе против него. В ближайшие дни ему придется поставить на кон не только собственное страдание, но и страдания своих дочерей. И всегда по его расчетам шанс на победу вроде бы перевешивал риски.
И он продолжал писать книгу своей жизни и ждать.
Пришел снег – мягкими шагами за окнами, за дверью. Приходили с рождественскими песнями дети, и Джек щедро их одаривал. На краткое мгновение можно было поверить в мир на земле.
Поздним вечером двадцать третьего декабря приехали его дочери, закружив Джека в вихре чемоданов и поцелуев. Младшая, Аманда, приехала первой. Со своего пункта наблюдения на лестничной площадке Йеттеринг окинул молодую девушку ненавидящим взглядом. Она не походила на идеальный материал, чтобы спровоцировать нервный срыв. Более того, она казалась опасной. Где-то через час или два к ней присоединилась Джина; гладкая и лощеная двадцатичетырехлетняя женщина, повидавшая мир, она выглядела не менее устрашающе, чем ее сестра. Они привнесли в дом суету и смех; они переставляли мебель, выбрасывали полуфабрикаты из холодильника, рассказывали друг другу (и отцу), как соскучились. В течение нескольких часов унылый дом заискрился от света, веселья и любви.
