Воздух коридоров власти был спертый: ни жизни, ни помощи.
Бурджесс был не в себе, и его бег скоро перешел на шаг. Неверный шаг в коридорах, обшитых темным деревом, почти бесшумный благодаря плотно уложенному ковру.
Он не совсем понимал, что делать. Ясно, что его будут обвинять в том, что он не смог предусмотреть всех случайностей, но он был уверен, что тут он сможет за себя постоять. Он даст им все, что они потребуют, за свое неумение предвидеть обстоятельства. Ухо, ногу – ему нечего терять, кроме своей плоти и крови.
Но он должен был тщательно разработать планы своей защиты, потому что они ненавидели слабую логику. Если он придет к ним, лепеча бессвязные извинения, это будет стоить ему больше, чем жизни.
За его спиной возник холод – он знал, что это было. Ад следовал за ним по молчаливым коридорам даже в этой утробе демократии. Но он еще мог выжить, если только не обернется, если будет идти, уставившись в пол или на свои прижженные, лишенные суставов большие пальцы на руках, тогда с ним не случится ничего плохого. Это был один из первых уроков, которые нужно усвоить, когда имеешь дело с темными силами.
В воздухе стоял мороз. Бурджесс видел свое дыхание, и голова его раскалывалась от холода.
– Мне очень жаль, – искренне сказал он своему преследователю.
Голос, который отозвался ему, был мягче, чем он ожидал.
– Это не твоя вина.
– Нет, – сказал Бурджесс, черпая уверенность в этом сочувственном тоне. – Это была ошибка, и я продолжу. Я недоучел Киндермана.
– Это была ошибка. Мы все их совершаем, – сказал Ад. – Но в следующее столетие мы вновь попробуем. Демократия все же новый культ, она еще не потеряла своего первоначального блеска. Мы дадим им еще столетие, и тогда возьмем лучших из них.
– Да.
– Но ты…
– Я знаю.
– Никакой силы для тебя, Грегори.
– Нет.
– Это еще не конец мира. Погляди на меня.
– Не сейчас, если вы не возражаете.
Бурджесс все еще шел, один аккуратный шаг за другим. Спокойнее, смотри на это рационально.
– Посмотри на меня, пожалуйста, – позвал Ад.
– Позже, сэр.
– Я ведь только прошу тебя поглядеть на меня. Такой маленький знак внимания будет хорошо оценен.
– Обязательно. В самом деле, обязательно. Позже.
Здесь коридор разделялся. Бурджесс выбрал тот из них, который шел по левую руку. Он подумал, что это слишком символично. Это оказался тупик.
Бурджесс стоял, упершись взглядом в стену. Холодный воздух обволакивал его, а обрубки больших пальцев болели.
Он снял перчатки и изо всех сил пососал их.
– Погляди на меня. Повернись и погляди на меня, – сказал любезный голос.
Что ему делать теперь? Вернуться назад в коридор и найти другой путь – вот самое лучшее. Ему просто нужно ходить вот так, кругами, пока он не найдет для своего преследователя достаточно аргументов, чтобы тот оставил его в живых.
И, пока он стоял там, перебирая возможные решения, он почувствовал режущую боль в шее.
– Погляди на меня, – вновь сказал голос.
И горло его сжалось. Затем, странно отозвавшись в его голове, раздался звук кости, трущейся о кость. Ощущение было такое, словно в основание его черепа проникло лезвие ножа.
– Погляди на меня, – сказал Ад еще один, последний раз, и голова Бурджесса повернулась. Не тело. То стояло, отвернувшись к тупику, к его слепой стене.
Но голова его медленно поворачивалась на своей хрупкой оси, невзирая на здравый смысл и анатомию. Бурджесс кашлянул, когда его гортань подобно сырой веревке обкрутилась вокруг самой себя, его позвонок рассыпался, хрящи распались. Глаза его кровоточили, в ушах взорвался гул, и он умер, глядя на это хладное лицо.
– Я же сказал тебе, погляди на меня! – сказал Ад и пошел своим горьким путем, оставив тело стоять в тупике до тех пор, когда демократы, перебрасываясь словами, не натолкнутся на эту загадку в коридоре Вестминстерского дворца.
Жаклин Эсс: ее последняя воля
«Боже, – подумала она, – жизнь такой быть не может. День за днем: скука, монотонность, слабость и разочарование».
«Боже, – взмолилась она, – выпусти меня, освободи меня, распни меня, если должен, но положи конец моим страданиям».
Не дождавшись благословенной эвтаназии, одним скучным днем в конце марта она вынула лезвие из бритвы Бена, заперлась в ванной и перерезала себе запястья.
В ее ушах пульсировал гул, но все равно она услышала, как Бен подошел к двери.
– Ты там, дорогая?
– Уходи, – сказала она про себя, а подумала, что вслух.
– Милая, я пораньше вернулся. Пробок не было.
– Пожалуйста, уходи.
От попыток заговорить она соскользнула с сиденья туалета на покрытый белыми плитками пол, где уже остывали лужицы ее крови.
– Дорогая?
– Иди.
– Дорогая.
– Прочь.
– У тебя все в порядке?
Он забарабанил в дверь, крыса. Неужели он еще не понял, что она не может и не хочет ее открывать?
– Ответь мне, Джеки.
Она застонала. Не смогла сдержаться. Боль оказалась не такой ужасной, как она ожидала, но все затмевало отвратительное чувство, словно ее ударили ногой в голову. И все равно Бен не сможет ее спасти вовремя, не сейчас. Даже если выломает дверь.
Он выломал дверь.
Она взглянула на него, а воздух вокруг настолько загустел от смерти, что, казалось, его можно нарезать ломтями.
– Слишком поздно, – сказала она про себя, а подумала, что вслух.
Но ошиблась.
«Боже, – подумала она, – но ведь это было не самоубийство. Я же не умерла».
Доктор, которого нанял Бен, был невероятно добросердечен, даже слишком. Только лучшее, пообещал Бен, только самые лучшее для моей Джеки.
– В вашем случае нет ничего, – уверил ее врач, – что мы бы не могли исправить косметическим ремонтом.
«Почему он прямо не скажет? – подумала она. – Ему же наплевать. Он понятия не имеет, о чем говорит».
– Я часто имею дело с подобными женскими проблемами, – по секрету сообщил ей доктор, чуть ли не сочась тщательно натренированным сочувствием. – В определенных возрастных рамках они становятся настоящей эпидемией.
Ей едва исполнилось тридцать. Что он несет? Что у нее преждевременная менопауза?
– Депрессия, частичный или полный уход в себя, неврозы всех видов и размеров. Вы не одиноки, поверьте мне.
«О нет, я одинока, – подумала она. – Я здесь, в собственной голове, совершенно одна, и ты понятия не имеешь, каково это».
