С прерогативой бога мастер Тельман был не совсем согласен. Люди испокон веков рожали детей, создавая таким образом жизнь, и бог, похоже, был не против. Да и к големам претензий тоже пока не было, а они ведь, хоть и глиняные, но всё равно живые.
Однако в глубине души мастер понимал, откуда идёт беспокойство. Глиняный голем – это одно, а органистический гомункулус – совсем другое. Он вроде как взрослый, но по сути – ребёнок: ни тот, ни другой не знают разницы между хорошим и плохим, пока им не объяснят. А что, если объяснят неверно? Ребёнок-то что, он много вреда не принесёт, он ведь маленький. А вот гомункулус может натворить тех ещё дел! Совсем как человек…
* * *
То, что неизбежно должно было случиться, случилось – гомункулус убил человека.
Да, все знали, что тот биоголем принадлежал Большому Панкрату, знали, что Панкрат за человек и чем занимается. Знали, что убитый тоже был преступником и что между этими двумя издавна шла вражда. Понимали, что Панкрат просто использовал гомункулуса, как использовал бы меч или арбалет. Или наёмного убийцу.
Каждый из собравшихся у тела людей это понимал – но только поодиночке. Стоило образоваться толпе – и от понимания не осталось и следа.
– Караул! Убивают! Гомункулусы людей убивают! – заголосил кто-то – и запалил пожар народной истерики.
Толпа тут же припомнила, что из-за гомункулусов честные люди направо и налево теряют работу, и что церковники называют биоголемов существами не богоугодными и противоестественными. Что по сравнению с обычными големами эти гомункулусы больно умные, а ум, как известно, не к добру, от ума всегда одни беды; так вот посидят эти гомункулусы, посидят да и решат, что не хотят больше слушаться своих хозяев – что тогда? Вот, уже одного убили, и то ли ещё будет!
Не прошло и нескольких минут, как потерявшая остатки здравомыслия толпа уверилась в великом заговоре гомункулусов против людей и рванула к мастерской Тельмана, намереваясь стереть её с лица земли. А заодно и изничтожить всех гомункулусов, что есть в городе – в превентивных целях.
Толпа растерзала попавшегося на пути биоголема, гулявшего с детишками коллежского ректора. Толпа разорвала нагруженного продуктами гомункулуса, возвращавшегося с рынка к хозяину в известную своими кулинарными шедеврами таверну. Толпа едва не растоптала лысого и тем немного похожего на гомункулуса аптекаря – тот чудом вырвался.
И толпа не успокоилась. Только захотела большего.
* * *
– Бежать вам надо, – настойчиво повторил Яшка, прислушиваясь к доносившимся издалека крикам. – Бежать, пока они ещё далеко.
– Гхмук! – подтвердил Пеблин.
Мастер Тельман только отмахнулся.
– Я отсюда – никуда. Тут всё дело моё – не брошу!
И как ни умолял Яшка, как ни ухал просительно Пеблин, мастер Тельман стоял на своём.
– Идите в подпол спрячьтесь, – приказал он, когда толпа показалась на улице. – Мне-то они ничего не сделают, они ж все меня знают. А вот вы – вам укрыться надо.
Мастер Тельман был прав – его действительно знал каждый горожанин. Но он совершенно не подумал о том, что толпа – совсем не то же, что отдельный человек. Она не слушает, не узнаёт и не понимает. И порой совершает такое, на что один человек ни за что не пошёл бы.
Големщик встретил горожан, смело стоя в дверях мастерской. Он даже приготовил небольшую речь и собирался обратиться с нею к толпе, но не успел – народ был слишком распалён, чтобы остановиться и послушать, подумать и понять.
Толпа волной хлынула в двери, просто снося мастера Тельмана с пути. И, наверное, затоптала бы его насмерть, не выскочи из подпола ослушавшийся приказа Яшка и не подними мастера Тельмана на ноги.
– Гомункулус! – заорал народ и бросился на Яшку, пока тот отчаянно пробивался к дверям, прикрывая собой хозяина.
Десятки рук ухватили Яшку и оторвали от мастера Тельмана. И пока толпа отвлеклась на гомункулуса, из подпола неуклюже выбрался Пеблин. Тихо ухнул: «Гхмук», – и заторопился нескладным приставным шагом к големщику. Ухватил его, оглушённого, за руку и скорее потащил за собой, прочь из мастерской.
* * *
Мастерская горела долго и ярко; огонь унялся к вечеру, и вместе с ним унялась ярость толпы. Люди словно просыпались после страшного сна и недоумённо оглядывались, а потом испуганно смотрели друг на друга, безмолвно спрашивая: «Неужели это всё мы?» И, стыдливо отводя глаза, расходились.
К вечеру же прибежал перепуганный Корней. Уставился на догорающую мастерскую и в ужасе схватился за голову:
– Папка, да как же это, а?
– Гхмук, – тихо ухнул кто-то сзади.
Корней обернулся и вздрогнул, увидев испачканного гарью Пеблина. Тот ухватил его за руку и потянул за собой.
Пеблин привёл Корнея в тихую подворотню неподалёку. Там, прислонившись спиной к забору, сидел на земле мастер Тельман.
Корней облегчённо выдохнул и бросился к нему:
– Пап, ты как?
Мастер не ответил. Он смотрел куда-то в ему одному видимую точку и то горестно бормотал, то яростно восклицал:
– Ах, вот вы как, значит, да? Ну, погодите, я такого гомункулуса выращу, что вам мало не покажется!.. А Яшку, Яшку-то за что?.. Армию! Целую армию! Слезами… Кровью умоетесь!
– Пап, – Корней осторожно потряс мастера за плечо.
Големщик медленно сфокусировал взгляд на сыне и спросил:
– Зачем они так, а?
Корней пожал плечами и присел рядом. Он прекрасно понял вопрос.
– Испугались, наверное, – предположил сын.
– Чего испугались-то? От гомункулуса ведь столько пользы, если его научить правильно! Вон, возьми хоть Яшку. Или Пеблина.
– Ответственности испугались, вот чего. Мы ведь, по сути, как они – если нас правильно научить, тоже будем очень полезными. Ну, а если неправильно, то ужас что натворить можем! Отсюда и страх – мы ведь себя знаем как облупленных, знаем, на что мы способны. А ну как насмотрятся они на худшее в нас и станут повторять?
– Может, ты и прав, – согласился мастер Тельман. Ярость в глазах потухла, он как-то сразу сник и надолго замолчал.
Не зная, как заполнить тишину, Корней несколько раз прочистил горло и, наконец, сказал:
– Ты не расстраивайся, отстроим мы твою мастерскую. Только… наверное, гомункулусов тебе больше лучше не создавать.
– Наверное, – печально отозвался големщик; ему так не хотелось расставаться с самым лучшим, самым удачным своим творением, которое могло бы принести людям столько пользы! Потом он вскинул глаза на сына и с отчаянием спросил: – Неужели всё это было зря?
Корней на миг растерялся, но тут выручил Пеблин. Он неловко присел перед мастером Тельманом на корточки, заглянул в лицо и, покачав головой, с чувством ухнул:
