– Отказались?
– Само собой. – В голосе Белошейкина неожиданно послышалось сожаление: то ли потому, что отказался, то ли потому, что эпизод.
– Долго продлились съемки?
– Да часов восемь они там гужевались. Это называется смена.
– Я в курсе.
Брагин вдруг почувствовал глухое раздражение. Не к Белошейкину, добродушному человеку (это очевидно) и добросовестному служаке (не так очевидно, но можно предположить). Весь последний год Сергей Валентинович старательно делал вид, что кино как производственного процесса не существует и людей, которые им заняты, – тоже. Это стоило ему определенных усилий (на самом деле – невероятных, таких, что в стойло здравого смысла ни за что не затащишь, брыкаются). Но все вроде бы удалось и устаканилось, и тишь да гладь на поверхности, так нет! В совершенно неподходящий момент всплывает лох-несская башка заштатного участкового мента с рассуждениями о кинопроцессе. И худшее, что может быть, – отвлечься на эти пустяки прямо посередине тяжелого, изматывающего дела.
Самого тяжелого в карьере старшего следователя Брагина.
– Четырнадцатого апреля вечером, около двадцати двух часов, не находились, случайно, в районе стоянки?
– Четырнадцатого. Ага. – Белошейкин снова углубился в свой талмуд. – Так я же на вызове был. Как раз в это самое время. И как раз в этой квартире.
Неожиданный поворот.
– Интересно.
– Какое там! По мне – лучше уж задержание с применением табельного, чем в то болото соваться, уж простите. Вас, наверное, тоже просветили уже.
– Насчет чего? – удивился Брагин.
– Насчет больного ребенка. – Участковый понизил голос. – Кирилл Ветров, одиннадцать лет. С психикой у него не все в порядке. Кричит, воет, как собака. Если без присмотра оставить – может и сотворить чего. Сковородку с плиты сбросить или кастрюлю. Без спроса вещи взять. Поломать, испачкать. Вот соседи и жалуются.
Брагин вспомнил давешнее «ууууууууууууу» – из-за двери комнаты, третьей по коридору. Перед кухней. Сына грустного осьминога Полины зовут Кирилл, ее фамилия – Ветрова. Бесполезные знания, ни к чему их не приложишь.
– А что я могу сделать? – прогромыхал Белошейкин. – Выселить не могу, не моя компетенция. И любая профилактическая беседа до лампочки. Что тут поделаешь, когда – болезнь? И женщина она хорошая. Интеллигентная, воспитанная. Мать ребенка, я имею в виду. Одна совсем. Муж – если и был когда, сбежал. А ей куда бежать? С другой стороны, и соседей понять можно… Я вот еще чего спросить хочу, товарищ Брагин… Там, в комнате, цветок остался. Вроде как бесхозный теперь…
Такой прыти в перескакивании с темы на тему Брагин не ожидал и потому озадачился:
– Цветок?
– Он у окна стоит. Гибискус. Роза синезис, если по-латыни, а в просторечии – китайская роза. Я бы его взял. Пропадет ведь, если не ухаживать.
Гибискус в простенке между окнами, пристанище маленьких динозавров, загнанных эволюцией в подарочные наборы «Дино-Ленд». Зеленые листья, красные цветы.
Влажная земля.
– Подумаем, – пообещал Брагин участковому прежде, чем покинуть полицейские джунгли.
Слишком обтекаемый ответ. А ведь ничто не мешало Брагину сказать, что с розой синезис все в порядке. Она не брошена на произвол судьбы, кто-то следил за ней уже после того, как Ольга Трегубова исчезла. Поливал цветок. А значит, не мог не знать, что девушка не появляется дома с апреля. Кто-то регулярно заходил туда, видел лежащие на видном месте паспорт, кошелек и банковскую карту. И видел, что в комнате ничего не меняется – день за днем, неделя за неделей.
Видел и молчал.
Логика подсказывает, что этот «кто-то» – обитатель квартиры. И сегодня у него была прекрасная возможность рассказать о визитах к гибискусу: дать попить цветку – что в этом криминального? Но соседи Трегубовой – а они с Вяткиным опросили каждого – не просто промолчали. Открестились от помощи растеньицу, понятия не имеем – о чем вы. И традиционно отделались общей для всех мантрой: малоприметная девушка, давно не видели, толком не общались.
Ну, допустим.
Фрилансер Грета и ее верная Черная Шапочка. Осьминожка с сыном. Семейство Бабченко – Степан и Ирина, оба работают проводниками поезда Санкт-Петербург – Адлер, но, по счастливому стечению обстоятельств, оказались не в рейсе – плановый отпуск. Двое детей Бабченко (гипотетически игрушечные динозавры могли принадлежать им) проживают с родителями Ирины в Сестрорецке. Семейство Федорцовых: он – менеджер по закупкам, она – менеджер по продажам – ничего особенного. У Федорцовых есть дочь – девятнадцатилетняя Настя, студентка Художественно-промышленной академии им. Штиглица, на нее Брагин возлагал большие надежды. Возраст примерно тот же, возможно – схожие интересы, две девушки вполне могли поладить. Куда там! Настя Федорцова похожа на юную французскую бунтарку из шестидесятых прошлого века, занесенную в питерские палестины киношной nouvelle vague
[2], порядком одряхлевшей за последние пятьдесят лет, но как направление – незабываемой. Так, во всяком случае, утверждает жена Катя, от которой валенок Брагин поднабрался культурной премудрости. И больше не впадает в ступор при упоминании всяких там Годаров, Ромеров и Трюффо. Кате они всегда нравились. А Брагину – только девочки из их фильмов. Манипуляторши, красотки, анархистки.
Настя Федорцова – как раз из таких. Что она забыла в чреве унылой коммуналки – непонятно.
Впрочем, недоразумение выяснилось почти сразу. С менеджерами Настя давно не живет, снимает в складчину с одногруппницами мансарду в центре города. К мутантам-родителям заглянула на давно обещанные домашние пельмени – и плевать на ЗОЖ. На соседей тоже, Настя Федорцова видела их в гробу. А девушку из комнаты на отшибе не видела вовсе. О чем и заявила Брагину – так экспрессивно, что на ее тонких запястьях звякнули браслеты. Необычные, отметил про себя Сергей Валентинович, странное сочетание кожи и керамики. Но выглядят довольно симпатично.
– Занятные вещицы.
– Эксклюзив, – не растерялась любительница домашних пельменей. – Хенд-мейд. Есть страница в Инстаграме, на Фейсбуке и ВКонтакте. «Федорино горе».
Было бы удивительно, если бы страница называлась по-другому.
– Заинтересовались – заглядывайте.
– Загляну, – пообещал Брагин.
Нет, динозавры – не Настина тема, слишком они далеки от революционных потрясений, своих хватает. Эволюционных.
Перебрав в памяти всех жильцов, Брагин вновь вернулся к Полине и ее сыну. Мальчик одиннадцати лет, пусть и проблемный, вполне подходит на роль покровителя диплодоков и птеродактилей, он мог бывать в комнате Ольги Трегубовой. Но Полина ничего об этом не сказала.
Что ж, придется поговорить с ней еще раз.
