Кофе явно предназначался девчонке, но аккуратный парнишка даже не подумал к ней подойти; понимает, что та обслуживает клиента. Вышколенный.
– Вот, посмотрите.
Кира протянула Брагину несколько небольших коробок с прозрачными пластиковыми окошками.
– Можете пока выбрать цвет.
Черный, синий, красный. Розовый, как волосы у девчонки. Пока следователь рассматривал плюшевые кольца с прикрепленными к ним цепочками, Кира успела отойти к стойке, у которой ее уже ждал ботан.
– Привет, Феликс.
– Капучино.
– Спасибо.
Черт бы побрал Пасхавера с его теориями. Черт бы побрал самого Брагина, не должен он рассматривать эту роскошь специфического человеческого общения. А вот, поди ж ты, рассматривает и даже прикидывает, что все пасхаверовские домыслы вполне могли оказаться правдой. И какая-нибудь девчонка в каком-нибудь похожем магазинчике продала Альтисту закамуфлированные плюшем железные кольца, даже не подозревая, для каких целей он их покупает.
Может, так. Может, нет.
Девица и ботан о чем-то тихо разговаривали, – как приятели, а не как влюбленные. Да и приведи очкарик это розовое чудо в семью, его родители вряд ли обрадовались бы такому приобретению. Наверняка и семья хорошая, преподавательско-профессорская, интеллигентные шататели режима. С утра до вечера заседают на фейсбуках, шпыняя власть и проклиная ее в самых красочных причастных оборотах. Зачем им невестка, заведующая резиновыми куклами и фаллоимитаторами? Найди себе другую, сынок, из нашего круга.
Брагин даже пожалел ботана, но ровно до той минуты, пока парень не снял свои узкие дымчатые очки – чтобы протереть их мягкой салфеткой. Не так он прост, этот Феликс. Глаза у Феликса жесткие и холодные, очень цепкие; цвет так сразу не определишь – олово, сталь? Все-таки олово. Вроде бы давно остывшее, но где-то в глубине все еще затухает и никак не может затухнуть огонь.
– Выбрали что-нибудь? – спросила у Брагина Кира.
– Подумаю еще.
– Ага. Хорошо.
– Спокойной ночи.
– И вам.
Молодые люди улыбаются Брагину и тут же забывают о его существовании. На правой руке девчонки (той, в которой зажат стаканчик с кофе) – браслет. Кожаный шнурок, несколько раз обмотанный вокруг запястья, и вместо застежки – изящный латунный якорь с обвивающим его осьминогом.
Занятная штуковина.
2019. ОКТЯБРЬ.
У НОЧИ ТЫСЯЧИ ГЛАЗ/NIGHT HAS A THOUSAND EYES
(1948 г.) 81 мин.
…Надеждам не суждено сбыться.
Не в этот раз.
Придя в себя, я снова вижу Комнату. В ней почти ничего не изменилось, разве что запас галет пополнился. И со мной никаких существенных изменений не произошло, разве что болит голова. Боль неявная, струящаяся – от висков к затылку, – и еще сухость во рту. И металлический привкус, который немедленно хочется чем-то заесть. Галетами.
Не собираюсь прикасаться к ним.
Достаточно того, что ТотКтоЗаДверью прикасался. Был здесь. Пришел вслед за туманом – и… «И» вызывает приступ паники, животный страх накрывает меня, рвет когтями внутренности.
Ничего он не сделал.
Ни с Лорен Бэколл (фотография на месте), ни со мной. Достаточно ощупать себя, чтобы понять это. Джинсы, носки, футболка – вещи, доставшиеся от четверга, нет только куртки и кроссовок. И рюкзака, в котором сложено то, что делает меня мной: паспорт, телефон, планшет, ключи. Мысленно перебирать его содержимое – еще один способ занять истерзанный Комнатой разум. В этом случае рюкзак вырастает до размеров Доломитовых Альп, где я могла бы остаться. Жить с Аттилой или с кем-то другим. Или сама по себе. Работать в сувенирной лавке или в пункте проката горнолыжного снаряжения – разве это не счастье? Разве не счастье – мести волосы в парикмахерском салоне с маленькой табличкой на двери: «Здесь говорят по-русски»? И ждать конца сезона, когда волос на полу станет ощутимо меньше. И сувенирные лавки перестанут ломиться от посетителей, и за снаряжением в пункт проката никто не заглянет.
Самое время для чтения.
Я люблю читать. Это болезненная любовь, почти патологическая. Всю жизнь я хваталась за книги, как утопающий хватается за края полыньи посередине замерзшего озера. Не соленого – самого обыкновенного, каких под Питером миллион: Краснофлотское или там Врёво. Или Вуокса с Гупиярви. Мое собственное Гупиярви не бывает летним – только зимним. Льдистые края полыньи то и дело обламываются и уходят под воду. Туда, где чего только ни скопилось: постмодернистский беллетристический хлам, брошюры, популяризирующие науку; скучный Теккерей, оба Манна – Томас и Генрих, Хантер Томпсон (недооценен как писатель) и Жозе Сарамаго (переоценен). Тысячи имен хранятся в слежавшемся придонном иле моей памяти, тысячи сюжетов. Сюжет с Комнатой, в которой я оказалась, тоже разрабатывался. С разной степенью достоверности и изобретательности, вас бы сюда, писаки, вас бы сюда! Но здесь лишь я, никого другого нет, а когда-то прочитанное или увиденное ничем не может мне помочь. Рецепты по выживанию из брошюр тоже не годятся. Они касаются тайги, пустынь (включая арктическую и антарктическую), а еще ситуаций, когда на тебя упала железобетонная балка во время землетрясения. Травмы конечностей, черепа и позвоночника, синдром длительного сдавления – вот что за этим следует. Непрекращающаяся боль, к которой трудно приспособиться.
Я бы приспособилась.
К любому виду травм, который оставляет шансы на жизнь, оставляет надежду. Но я безнадежно заперта в Комнате и понятия не имею, почему я здесь, зачем. Похищение ради выкупа? Вот только кто будет платить за нищебродку с зарплатой в тридцать пять тысяч, из которых двадцатка уходит на съемную квартиру? Есть еще премии и процент от продаж, они исправно откладываются на путешествия – бюджетные перелеты и хостелы, – но слишком малы, чтобы заинтересовать ТогоКтоЗаДверью. И моя заполошная маман, с которой мы целый год в ссоре, вряд ли представляет целевую аудиторию для похитителей. Все, что у нее есть, – двухкомнатная хрущоба в Северодвинске, даже сейчас я не хотела бы в ней оказаться…
Я хотела бы в ней оказаться. Больше всего на свете.
Море в окне, что может быть прекраснее?
Само окно.
Можно распахнуть его настежь, а можно не распахивать, украсить наклейками: рождественские олени и колокольчики, а еще снеговик в красном шарфе. С надписью на круглом облачке, вылетающем изо рта, «Oh, shit!».
О, дерьмо.
Вот дерьмо. Дерьмо, дерьмо!.. Когда я выхожу из оцепенения, то думаю именно так. Это полные злого отчаяния мысли; почему я не осталась в Северодвинске? В компании со снеговиком и рождественскими оленями, лучше вернуться к рюкзаку. Паспорт, телефон, планшет, ключи. Два маленьких пакетика корма для Шошо, которыми я разжилась в ближайшем к «Опоссуму» супермаркете. Акционный товар, «Не для продажи». Я хорошо помню парня, который раздавал пакетики: долговязый, с бледным узким лицом. Впалые щеки украшены клочками темного пуха, следы от подсохших фурункулов на лбу. Мог бы он оказаться ТемКтоЗаДверью?
