Мое знаменитое чувство юмора. Широко известное в узких кругах.
Не очень-то оно монтируется с респектабельными брендами от пяти с половиной тысяч. А с вибраторами, смазками, вагинальными шариками – вполне. Я всегда отпускаю сомнительные шуточки, когда рекламирую посетителям товар. В «Опоссуме» (соседняя с Дашкиным парфюмерным раем подворотня, далее – вход в арку, по стрелкам, второй двор) они идут на ура.
Мое знаменитое чувство юмора покинуло меня. Взяло и сдохло – как те рыбы в соленом озере.
Шошо тоже умрет.
Когда кончится корм в миске, когда кончится вода. Маленький канадский сфинкс Шошо заперт в квартире, которую я снимаю чуть больше полугода. Ее хозяйка давно перебралась к дочери в Португалию, вторая дочь живет в Коломягах, недалеко от станции метро «Пионерская». Португалия и Коломяги равноудалены от Комнаты, дочь хозяйки зовут Анна – ту, которая из Коломяг, она же передавала мне ключи. Милая, интеллигентная женщина лет сорока, волосы забраны в пучок, воспроизвести в памяти лицо не получается. Пару раз я задерживала выплаты, но Анна не надоедала звонками. Милая. Интеллигентная. Позволила вселиться вместе с Шошо, хотя обычно владельцы квартир не особенно рады чужим домашним любимцам.
Почему не она? Почему я?
Бесполезно спрашивать об этом у зеленого глазка камеры. Змеиное шипение идет снизу, в самый последний момент я понимаю откуда именно: две узкие вентиляционные решетки у самого пола. Сквозь них в Комнату проникает белесый туман со сладковатым привкусом. Я обреченно наблюдаю за ним – минуту, или больше, или целую вечность, а потом соскальзываю в беспамятство. Успев напоследок подумать: если это конец, то лучшего конца в моем положении придумать невозможно. Я умру, тихо и безболезненно, душа отделится от тела, а что случится с ним потом и в каком виде оно найдется – мне, в общем, все равно.
Мама. Мамочка, мамочка, моя мамочка. Пожалуйста, пожалуйста! Забери меня отсюда…
Часть первая
2019. НЕМНОГО АПРЕЛЯ И ИЮНЬ.
ДОМ ПОСТОРОННИХ/HOUSE OF STRANGERS
(1949 г.) 101 мин.
…О чем он подумал, когда увидел тело девушки? Первой жертвы того, кого впоследствии назовут Альтистом. Как же аккуратно все сработано — вот о чем.
Аккуратно, почти любовно.
Мысль, учитывая обстоятельства, выглядела едва ли не кощунственной, но не несла в себе опасности. Не обжигала. Просто констатация – и все тут.
Рабочий момент.
Вся жизнь Брагина состояла из подобных рабочих моментов – как и любая другая профессиональная жизнь. Врача, к примеру, или спасателя, или забойщика скота – тех, кто так или иначе связан со смертью. Приходится заслоняться от нее любыми доступными способами, вот и возникает своего рода деформация. Что-то вроде воздушного пузыря вокруг башки, который позволяет дышать, когда погружаешься в чертов ад.
Чертов ад.
Стоило приблизиться к девушке, чтобы понять, что это именно он. Стоило только увидеть ее лицо.
Серия. Такой была вторая мысль, сразу затмившая первую.
Серия, а не просто убийство.
Довольно долго прослужив в органах, Брагин успел несколько раз столкнуться с Сериями, и именно этот вид преступлений был самым чудовищным. Расследовать их, стоя по горло в крови невинных, – врагу не пожелаешь. И к виду растерзанных и поруганных тел невозможно привыкнуть, как и объяснить звериную жестокость насильников. Впрочем, и объяснять не надо. Зверь – он и есть зверь и должен быть изловлен. В идеале посажен на кол и живьем изрублен на куски. Так думает Брагин-человек. Он думает еще о множестве вещей: о мести, о каре, о Божьих Мельницах, чей неспешный ход сводит с ума. Брагин-следователь всего лишь выполняет свой долг. А долг заключается в том, чтобы, изловив зверя, передать его в руки правосудия. И никакого суда Линча, никакой самодеятельности.
Об этом постоянно приходится напоминать себе, чтобы не сорваться.
Вот он и старается не сорваться, вглядываясь в лицо девушки. Что-то с ним не так. Не сразу и поймешь, что именно.
Поначалу Брагин ощутил легкое, прошедшее краем недоумение: уж больно оно – лицо жертвы – несовременное, таких сейчас не существует в природе. Их встретишь разве что в замшелых, ч/б фильмах, но Брагин не любитель подобного кино. И вообще все, что связано с кино, – для него в последнее время табу. Включая Леху Грунюшкина, старого университетского приятеля, последние лет пятнадцать подвизавшегося на ниве производства телемыла для федеральных каналов.
Воспоминание о Грунюшкине не заняло и трех секунд, а потом стерлось и все остальное. Кроме лица девушки. Нет, не лица…
– Мать твою, – выдохнул стоявший рядом с Брагиным капитан Вяткин. – Это маска, что ли?
Вот что привело Брагина в смятение. Не то, что лицо было мертвым. А то, что оно никогда не было живым. Восковая маска.
Слепок.
Искусно выполненный и аккуратно подогнанный к тому, что осталось от настоящего лица задушенной девушки.
Ничего от него не осталось. Сочащийся сукровицей кусок мяса.
Но это выяснилось позже, а пока девушка была безупречна.
Безупречная фигура, молочно-белые ноги, длинные, струящиеся, хорошо промытые волосы. Никаких видимых следов истязаний, кроме едва заметно стертой кожи вокруг щиколотки – судмедэксперту Пасхаверу это позволило утверждать, что какое-то время жертву держали на цепи. Рваная странгуляционная борозда тоже не сразу бросалась в глаза – она была задрапирована легким шелковым платком. Повторяющиеся изображения человеческих рук, в центре платка – две раскрытые ладони с глазами, та еще психоделика. Молодой и неуемный Паша Однолет, подчиненный Вяткина, с которым следователь Сергей Валентинович Брагин уже успел отработать несколько дел, даже провел небольшое исследование относительно рукоглазых символов. И по всему выходило, что это – хамса, знак Мариам, или рука Фатимы (так себе открытие, отдающее пляжным антальским отдыхом all inclusive). Не удовлетворившись столь банальным решением вопроса, он принялся рыть дальше и дорыл до Месопотамии, Карфагена и вульвы богини-девственницы Танит. Как превратить все это в удобоваримую версию, Паша не знал, и все его изыскания заглохли сами собой.
Платок – одна из двух вещей, надетых на девушку, вторая – пальто. Проклятое пальто надолго выбило Брагина из колеи еще и потому, что за неделю до этого Катя, жена Сергея Валентиновича, купила себе похожее… Кой черт – похожее?
Абсолютно такое же.
Темно-синее. Длинное, доходящее до середины икры. Чистая шерсть, идеальный крой, блестящие пуговицы в два ряда. Томми Хилфигер.
Пропади ты.
Стоял конец традиционно холодного питерского апреля, так что в пальто не было ничего удивительного. Все сразу решили, что оно принадлежит убитой девушке, кому же еще? Пальто оказалось новым, едва ли не только что купленным, без особых следов носки. Теоретически это могло бы стать следом – зыбким, но все же: при условии, что следствие располагает фотографией жертвы, пусть и посмертной. Снимок предъявляется в бутиках и магазинах, и, если девушка сама купила это пальто и совершила оплату по карте (сейчас все совершают оплату по карте), – найти плательщика через банковские реквизиты не составит труда. Но лица жертвы нет – его подменяет восковая маска, и здесь имеет смысл говорить не только о дьявольской ритуальной жестокости убийцы, но и о такой же дьявольской осторожности.
